ты его оставил?
Бусько дал ему излить гнев, немного помолчать, хорошо его знал. Он знал, что этот яростный гнев опасен, но пройдёт быстро. Для первого раза он вынужден был солгать. Он сделал серьёзную мину.
– Милостивый князь, – сказал он с поддельной покорностью, почти насмешливо, – я не мог одновременно следить за вашей особой и за соколом, особенно потому, что сокол был неспокойный, как если бы также думал гнездо завоевать. Я оставил его во Влоцлавке…
Князь остыл, отошёл его гнев, он дал знак Буську, чтобы шёл прочь. Певец поклонился до земли и исчез.
– Этот сокол, – возращаясь с порога, начал князь, – очень ценный… достоин короля. Нигде, даже во Франции и Италии, я такого сокола не видел. Бусько не стал нянькой для этого питомца… я должен его сюда к вам отослать, потому что мне теперь недосуг им заниматься.
Ужин был очень весёлым. Прекрасная Фрида сама не садилась, кружа вокруг сотрапезников, останавливаясь чаще всего у стула князя. Бодча пил столько, что глаза его склеились, Доброгост вёл оживлённый спор с Арнольдом, поэтому у Фриды и князя была возможность шептаться. Девушка была смелая.
– Бусько мне по-своему сказки рассказывал, – сказала она, – якобы вы приказывали ему петь мои песни. Я этому не верю… Если бы вы скучали по мне, не оставили бы одну так долго.
Князь-монах весь был под чарами обаяния, какое производит женщина, когда долго не общаешься с ними ближе. Она казалась ему такой красивой, а прежде всего такой соблазнительной тем, что её глаза говорили ему о любви.
– Фрида, – воскликнул он, – Бусько не лгал, я скучал и ради вас вырвался оттуда, когда мне объявили, что вы свободны. Фрида, – добавил он тише, – когда один из моих замков окрепнет, украду вас…
Бодчанка зарумянилась.
– Привези только с собой ксендза, который бы нас обвенчал, – поеду.
Князь покраснел и смешался.
– Будет, как ты хочешь, – сказал он, – а когда это случится, ты сделаешь меня непобедимым, потому что буду защищать своё счастье.
Беседа закончилась тихим шёпотом.
Затем в противоположное окно через штору заглянула разрезанная пополам восходящая красная луна. Белый вскочил из-за стола.
На пороге стоял Ласота, а за ним покрытый епанчой, качающийся от вина и обрадованный разговором Бусько.
– На коня! – вскричал Белый. – Мы должны утром быть дома.
И две ладони он вытянул к хозяину и его сыновьям, пожал руку Ульриху, а отступающую к порогу в тень Фриду он наполовину обнял и поцеловал в лоб.
Послышался лёгкий приглушённый крик, по мосту застучали подковы. Белый, насвистывая какую-то песенку, мчался обратно в замок.
IX
Прошло некоторое время, весна была в полном разгаре, приближалась летняя жара, князь и его приятели готовились к обороне завоёванных замков. В первые дни напала на них тревога; из Великопольши, из Познани сообщали о масштабных приготовлениях Судзивоя из Шубина, ожидали его каждую минуту.
С поспешностью восполняли нехватку нужных людей в гарнизоне… свозили похищенную у крестьян пшеницу, сено и запасы… Повсюду распространялись обида и жалобы, но ни Белый, ни его люди вовсе не обращали на это внимания.
Между тем проходили дни, недели, месяцы, а Судзивой из Шубина не подавал признака жизни. Вождь был терпеливый и мудрый. Он рассчитывал на то, что долгий страх и пустые ожидания утомят неприятеля. Он не хотел напрасного кровопролития в гражданской войне. Время, однако же, не терял. Его посланцы под разной внешностью прокрадывались в лагерь Белого, многие из них вербовались к нему на службу, чтобы подсмотреть, что там готовилось. Из этих волонтёров потом некоторые исчезали, сбегая с информацией в Познань.
Воевода был осведомлён обо всё самым лучшим образом. Он колебался ещё, с чего и когда начинать, но готовил преобладающие силы, чтобы быть уверенным в победе.
Из его расчёта получалось сперва ударить на тот замок, который был завоёван первым. Во Влоцлавке у воеводы было больше всего преданных ему людей. Заранее готовили гмин и гарнизон, отбирая у него надежду угрозами отомстить.
Князь по очереди жил то в Золоторыи, то в Шарлее, то в Гневкове. Поначалу охотно к нему тянулись, однако медленно, но когда оплата задерживалась, получился недостаток, друзья стали убывать.
Только старый Гневош, Джазга, Сикора, Ласота и несколько юношей, которые жаждали войны, составляли двор князя.
Князь ещё находился в рыцарском расположении, в самых радужных надеждах – и там, где без опасности можно было безнаказанно показать энергию, он доводил её до насилия и преувеличения.
Но после этого всплеска его часто обуревала усталость. Время казалось ему долгим, бездеятельность его напрягала. Ни на один враждебный шаг, если бы даже хотел, пойти было не с чем. Едва было чем снабдить крепости.
Бусько, всматриваясь в него, в его хмуром лице видел уже симптомы близкой перемены… и переворота. Он покачал головой, тем аккуратней собирал узелки и страховал себя… но не смел никому говорить.
Между тем в замках развлекались, потому что князю нужны были сильные развлечения. Столы были накрыты по целым дням, а часто и ночью. На них выступал Бусько, а иногда и приглашённые с разных дворов девушки-певицы. Из Торуни поставляли вино, которое крестоносцы продавали из своих погребов, привозили приправы и изысканнейшие деликатесы.
Помимо этих запасов, Белый хотел получить у крестоносцев кое-что ещё, и посылал к ним тайно курьеров, предлагая стать вассалом Ордена, если помогут ему вернуть свои земли. Орден, или не много рассчитывал на такого союзника, или щадил короля Людвика, или не имел расчёта, отделался от князя молчанием. Оттуда никто не прибыл и Белого на беседу не пригласили.
Обиженный князь, который был большим поклонником и защитником Ордена, стал на него наговаривать и пренебрегать им.
Тайные послы к князьям Мазовецким вернулись также чуть ли не с оскорбительным отказом.
Всё это хоть не отобрало ещё полностью отваги князя, поколебало его надежды, затмило его светлые мечты. Эти неудачи он покрывал тайной и молчанием, но известие о них прошло к друзьям и лишило их желания служить покинутому.
В течение этого времени они также имели возможность убедиться, что Белый, который много говорил и обещал, не очень был скор для дела. Руководил им, кто хотел; он так рад был, чтобы его кто-нибудь заменил и часть бремени взял на себя. Гневош, Джазга, Ласота приказывали, распоряжения их часто были противоречивые, князя вызывали для разрешения спора, собственного мнения он не имел.
Излюбленным его занятием было угрожать, сидя за столом, и, угадывая прекрасное будущее, им опьяняться.
Иногда он закрывался с Буськой, ложился в постель, клал
