погибли два любимца Елизаветы…
Белый мог насладиться кровавым зрелищем, потому что каждую минуту на улицах кого-нибудь преследовали, а из домов, в которые те скрылись, через окна выбрасывали убитых. Никто уже не имел сил сдержать разъярённую толпу, которая прямо в замок гнала венгров, а поскольку ворота там были заперты, потому что опасались нападения на весь двор старой королевы, женщины бросали из окон убегающим лестницы, а люд их отбрасывал и хватал – не смотря ни на кого, лишь бы казался венгром.
Князь, будто бы это зрелище было устроено для него, в течение всего дня не входил в избу, крича от своих ворот:
– Бей! Убивай!
Люди не могли его обуздать, а испуганный Бусько напрасно дёргал его за одежду, умоляя, чтобы не вмешивался в эту кипящую толпу и молчал. Белый его отталкивал, и хотя кровавые распри не могли принести ему никакой пользы, он им аплодировал.
Только ночь завершила эту утреннюю драму, когда уже в городе не было ни одного мадьяра, а Вавель был закрыт, обставлен стражей, словно в осаде, должен был защищаться от врага.
Князь обходил его вокруг и кричал:
– Королеву осаждают так же, как недавно меня в Золоторыи… Перст Божий над ними! Месть Божья! Людвик и она должны будут бежать из этого королевства так же, как я из своих владений.
Целых три дня, пока в Кракове не успокоилось и королева не отправилась в путь, князь расхаживал под Вавелем, радуясь её судьбе. Возможно, он с каким-нибудь издевательством перегородил бы отъезжающей дорогу, но он проспал утро, а королева неожиданно и тихо выскользнула из города.
Этим маленьким утешением из-за чужой неприятности закончилось пребывание Белого в Кракове. Ему прислали туда окончательное слово короля, чтобы удовлетворился выкупом за Гневков, который давали ему из милостыни, и подисал торжественный мир, после чего получил свободу.
Князь согласился на всё, смирился, но в письме, какое дал, он оговорил себе быструю выплату обещанных гривен. После чего, взяв маленькую часть обещанного выкупа, со странной мыслью он поехал в Гданьск, где Фрида хотела вступить в монастырь.
Он не нашёл её там, и никакой вести о ней, а по той причине, что его уже никуда ничего не тянуло, он поселился в Гданьске, дожидаясь денег от короля.
Там несколько лет в грустной бездействии, обленившийся, ни на что не способный, дожидаясь последних десять тысяч, он проспал вплоть до 1380 года.
Наконец король Людвик отослал ему их через Петра Малоху, старосту Куявского, и подканцлера Шимона. Вечером преподнесли ему этот выкуп, за который на следующий день он должен был написать королю расписку и подписать отказ от всяких прав на свой удел.
Но ночью ему пришла безумная мысль не подписывать и бежать в Буковец (Любек), и… назавтра его уже в Гданьске не было.
Говорили, что там князь окружил себя большим двором, и начал выступать пански, угрожая, что дождётся смерти Людвика и не пустит на трон его дочек.
Это были пустые слова, над которыми даже Бусько смеялся.
Потом в Великой Польше были беспорядки, а Белый тщетно ожидал, что его туда вызовут. Все о нём забыли и после смерти короля Людвика, а те, кто не хотел его дочек, глядели на Зеймовита Мазовецкого, не на него…
Бродя так из города в город и не смея, или не желая вернуться в монастырь, Владислав умер в дороге, в Страсбурге 1 марта 1382 года.
В аббатстве, из которого он сбежал, в память о неблагодарном положили надгробный камень.
Так один из последних Пястов, мечтающий о короне, кончил забытым, отвергнутым изгнанником среди чужих.
Кровь Пястов, которую молоко немецких матерей сделало чужой и холодной, уже не имела любви к своему гнезду, она не могла её вдохновить.
