еще более уважаем. Университет Тюбингена настоятельно просил его занять университетскую кафедру. Он мог свободно читать лекции о еврейском языке, и на эти лекции стекались многие слушатели, даже студенты гейдельбергского университета; раньше же, до спора с доминиканцами, он мог читать свои лекции лишь тайно перед небольшим числом слушателей. Так переменились взгляды. людей в течение столь непродолжительного времени. Если бы Пфеферкорн отличался проницательностью, то он должен был бы чувствовать себя в положении поджигателя, который из мести или прирожденной злобы поджег полуразвалившийся город, на месте коего, однако, из пепла вырос новый город, более красивый и просторный. Его валаамово проклятие превратилось в благословение. Имя Пфеферкорна, со времени появления его последнего сочинения, подверглось полному забвению. Напротив, память Рейхлина с течением времени вызывала все большее почитание. Правда, он умер католиком (30 июня 1522 г.), но все же, выступив в защиту Талмуда, он был предтечей реформации, каковым его считали уже в то время. Талантливая немая комедия, которая появилась через (без малого) два года после его смерти на французском или латинском языке (и вскоре была переведена на немецкий язык), уже вполне рельефно изображает его виновником великого, все возраставшего движения. В ней появляется доктор, на спине коего начертано его имя, Капнион (Рейхлин), бросает на сцену связку кривых и прямых хворостинок и удаляется. Другая фигура (Эразм) тщетно пытается привести прутья в порядок и выпрямить кривые хворостины, пожимает плечами при виде этого хаоса и исчезает.
Затем появляется Лютер в монашеском облачении, в руках его горячая головня, которой он и зажигает кривые прутья. Другая фигура в императорском облачении бьет мечом разгоравшуюся связку прутьев и тем лишь распространяет пожар. Наконец, появляется папа, хочет потушить пожар, схватывает первое попавшееся ведро, в котором, однако, оказывается масло, льет его в огонь и всплескивает руками при виде вспыхнувшего пламени, которого уже невозможно погасить. В этой немой комедии следовало бы вывести Пфеферкорна и Талмуд, ибо они доставили горючие материалы для вспыхнувшего впоследствии пожара.
Обстоятельства к тому времени сложились так, что каждое дуновение ветра лишь увеличивало пожар. Лютер проявил на сейме в Вормсе стойкость и мужество и своими знаменитыми словами: «я стою здесь, я не могу иначе» завершил разрыв с папством. Император Карл, сам ханжа, при том осажденный мракобесами и увещеваемый князьями, а также королем португальским, Маноелом, и английским, Генрихом VIII, был склонен сжечь реформатора, как еретика, на костре: но, считаясь с курфюрстом Фридрихом саксонским, а также из политических соображений, не желая выпускать папу из своих рук, позволил Лютеру беспрепятственно уйти и лишь месяц спустя объявил его изгнанником. Между тем Лютер к тому времени уже был спрятан и в безопасности на своем Патмосе, в Вартбурге. В то время, как он тут в тиши работал над немецким переводом Библии, в Витенберге крайние реформаторы, Карлштадт и другие, свергли весь церковный строй, изменили богослужение в церквах, отменили мессы и священнические пышные облачения и ввели браки священников, с. священники публично объявили своих прежних тайных сожительниц своими женами, на что, быть может, Лютер сам ни под каким видом не согласился бы. Благоприятны для развития реформации были смерть папы Льва X и избрание Адриана IV, ограниченного приверженца Гохстратена: Адриан, отличавшийся хорошими личными качествами и суровой нравственностью, не успел, однако, в своей попытке ввести в папскую курию целомудрие, суровость и простоту и нажил себе только ожесточенных врагов среди кардиналов и придворных. Умы были подготовлены к реформации: поэтому она пустила глубокие корни в Северной Германии, Дании и Швеции, проникла в Пруссию, Польшу, во Францию и даже в Испанию, в страну мрачной и душной церкви и кровожадных гонений. Швейцарский реформатор, Цвингли, после долгих колебаний, также отказался от папства: таким образом, в Швейцарии, где господствовала большая свобода, чем в порабощенной Германии, было введено новое богослужение, освящены браки священников, разрушены изображения и распятия и упразднены монастыри. Воцарился новый порядок вещей, всемогущий Рим был бессилен против нового духа: экзальтированные анабаптисты воспламеняли умы и сердца людей и изменяли все жизненные отношения.
Реформация Лютера вначале имела лишь слабое влияние на положение евреев. Это влияние состояло в том, что, так как в каждом немецком городе бушевала борьба между католиками и новаторами, у населения не было времени для гонений евреев, и наступил в этом небольшой перерыв. Сам Лютер, голос коего уже звучал мощнее, чем голос князей, сначала вступился за них, назвав ложью всевозможные обвинения, возводимые против них.
С свойственной ему резкостью, он в самом начале сказал: «Эту ненависть (против евреев) защищают еще некоторые тупые теологи, которые в своем высокомерии болтают, что евреи рабы христиан и подчинены императору. Но я прошу вас сказать мне, кто перейдет в нашу религию, будь он хоть самый кроткий и терпеливый человек в мире, если он увидит, как жестоко, враждебно, не только не по-христиански, но просто зверски обходятся с евреями? Проповедники в Страстную неделю только то и делают, что преувеличивают плохое обращение евреев с Христом и тем ожесточают против них сердца верующих». В особом сочинении, уже одно заглавие коего («О том, что Иисус был рожден евреем») могло поставить в тупик закоснелых врагов еврейства, Лютер еще более резко высказался (1523 г.) против неискоренимой ненависти к евреям: «Наши глупцы, приверженцы папы, епископы, софисты и монахи, до сих пор так относились к евреям, что всякий хороший христианин должен был бы захотеть стать евреем. И если бы я был евреем и видел этих остолопов и гонителей поучающими христианское вероучение, я бы скорее стал свиньей, чем христианином. Ибо они обходились с евреями, как если бы последние были псами, а не людьми: они только и могли, что браниться. А между тем евреи — кровные родственники, двоюродные и даже родные братья нашего Спасителя: поэтому, если уж можно хвастаться кровью и плотью, то евреи ближе к Христу, чем мы. Поэтому я прошу вас, любезные приверженцы папы, если вы устанете бранить меня еретиком, начните ругать меня евреем».
«Поэтому мой совет», продолжает Лютер, «обходиться с ними (евреями) хорошо; совершая над ними насилия, ложно обвиняя их в том, что они нуждаются в христианской крови, чтобы освободиться от дурного запаха, и в прочих нелепостях, запрещая им работать и тем вынуждая их заниматься ростовщичеством, мы не можем привлечь их в свою религию. Если хотят ими» помогать, то к ним нужно применять закон не папы, а христианской любви, их нужно приветливо встречать, им нужно позволять жить и работать среди нас, дабы они привыкли и привязались к
