Карамышева зарезали бы у ближайшего камня, чтобы патронов не тратить, да и пошли дальше. А тут возятся как с относительно ценным грузом.
Бодрости это не придало, но и похоронное настроение понижать не стало. Потому что неизвестно, зачем кому-то там нужны живые офицеры. Может, нас посадят в клетки и будут использовать для гладиаторских боев. Хотя про такую хрень я вроде не слышал. В основном про сельхозработы без конца и начала.
Очень скоро первое место среди возникших проблем заняла жажда. Я держался сколько мог, а потом потянулся к фляге, которую у меня почему-то не забрали. Единственная личная вещь. От остального меня освободили быстро и эффективно. Очень неудобно вытаскивать ее связанными руками, хотя если бы их связали за спиной, то это было бы еще хуже. Наконец я открутил крышечку и сделал глоток теплой и, при других обстоятельствах не особо вкусной воды. И я возблагодарил Саню Тарасова, напомнившего мне наполнить флягу. Ну, и бога, смягчившего сердца подлых бандитов и вложившего в их головы разумение, что в жару надо пить даже пленникам.
Однако когда я повернулся, чтобы передать флягу Толику, то услышал уже знакомое «Пирёд!». То есть по отношению к Караму смягчения сердец не произошло. А выглядел особист не блестяще. Кровь запеклась на лице лопнувшей коркой, пропитавшаяся этой же субстанцией одежда встала фанерой. А самое главное — глаза. Мысли там было — совсем мизер. Как в фильме «Марья-искусница», когда мамаша сидела и причитала: «Что воля, что неволя — всё равно». Называется «острая реакция на стресс». Пройдет сегодня. Или завтра. Или дня через три. Лишь бы пациент не впал в психомоторное возбуждение, потому что тогда я гарантий не дам.
Но пока старлей шаркал сзади, задавая темп. И дорога превратилась в бесконечный повтор переноса центра тяжести с правой ноги на левую и наоборот. А смотреть на красоты и вовсе не хотелось. Потому что наблюдать всё время одно и то же смысла я не видел. И что бы я запомнил? Что возле какого-то куска скалы, которая с определенного ракурса похожа на кошачью голову в профиль, мы свернули направо? Очень информативно.
А кавалерия из-за холмов, наверное, заблудилась. Не летали над нами вертолеты, не грохотали БТР сзади. Никому мы на хрен не сдались. Обидно. И я в который раз вспомнил застывшее в кривой улыбке лицо Лёнчика. Наверное, он умер счастливым.
* * *
Как по мне, место для ночевки было выбрано путем тыканья пальцем в случайную точку на маршруте. Ничем оно не отличалось от прочей окружающей обстановки. Но походный лагерь образовался быстро. Кто-то развел костерчик, другие разгружали животину. Нас посадили на попы ровно — и вроде как забыли. Никто не стоял возле нас на страже, не грозил автоматом в случае побега. Всё верно — связанные между собой, мы только мешали бы друг другу, задумай изображать злобного рембу. Да и узлы накладывал профи — за всю дорогу ничего не отекло, не натерлось. Хотя в движениях был весьма скован.
— Слышь, Толя, пойдем, отольем, — дернул я за веревку.
Карамышев молча встал и побрел за мной.
— Стаят! — гаркнул наш бородатый конвоир. Не то что это было ему в кайф, но, видать, дисциплина в банде держалась на высоте, и порученное дело он выполнял без балды.
— Туалет, — объяснил я, и, не дождавшись никакого ответа, мы отошли шагов на десять.
За день отлить особо не хотелось. Вся жидкость уходила через кожу, и если бы нам не разрешили, то мочить штаны не пришлось. Но я хотел отвоевать хоть такую масюпусенькую степень свободы. Возможность помочиться по своей воле. Это только кажется, что немного.
Разговор особист поддерживать не стал. Да я и не ждал. Он сейчас как зомби, механически выполняет простые инструкции. Впрочем, заполошного бормотания, которое может вылиться в беспорядочные перебежки, нет. И то хлеб. Давай, Толян, держись. Голова хоть медленно, но встанет на свое место, и ты пройдешь все пять стадий горя. Просто у тебя отрицание такое манифестное получилось.
Пополнить запасы воды было негде. А у меня во фляге болталось совсем немного. Что будет завтра? Не знаю. Встанет солнце, узнаем.
Перед заходом солнца бандюки совершили омовение, причем не мелким песочком, а водой, и дружно помолились. Интересно, как они определили направление на Каабу? По солнцу? И кто это у них такой эстет, что таскал за собой целый день явно лишний груз? Нам, может, недолго идти осталось?
Кстати, нам дали кошму, чтобы не замерзли. Драную и дурно пахнущую, но всё равно забота.
А вот поесть не дали. До такой степени Господь их сердца не смягчил.
* * *
Ночью меня разбудил Карамышев. Подергал за плечо, начал шептать прямо в ухо.
— Андрей, надо бежать. Как можно скорей.
— Иди нахер, Толик, прапор вчера уже побегал. У меня до сих пор перед глазами его пробитый череп.
— Дурак, ты не понимаешь! Нас ведут на юг, в Пакистан. Тут до границы сто километров по прямой. А потом в Пешавар отправят! Вот увидишь. Это еще неизвестно сколько идти! Мы скоро еле ноги будем переставлять. А, может, и вообще кончимся!
Я потрогал ступни. В принципе, особист прав. Первыми кончатся ноги — даже после относительно щадящей дистанции уже гудят. Я посмотрел в сторону костра. Постовой не спал. Бдил.
— Рисково. Ты заметил, что веревку намочили перед сном? Хрен перетрешь быстро. Это тебе не кино, о камень до утра тереть будешь.
Мы помолчали. Потом я все-таки решился, спросил:
— Кто меня заказал?
— Что?
— От кого ты получил приказ меня сгноить?
Карамышев попытался отвернуться, но я не дал.
— Говори!
— У меня родственник в МВД работает. Его вызывал зам Щелокова…
Голос особиста был совсем тихий. Я еще его слышал.
— А тебе что обещали? Ну?
— Шесть тысяч и новый ВАЗ. После возвращения.
— Просто вот так, за деньги?!
Карамышев все-таки отвернулся, засопел.
* * *
Утреннее омовение я пропустил, не знаю, чем они там пользовались, но намаз застал во всей красе. Все дружно били поклоны и громко произносили молитву. Наверное, их можно было в этот момент брать за шкирку, как глухарей. Вот только в связке с Толиком, даже будь я героем сериалов НТВ, вряд ли что получилось бы. Вроде как к утру он выглядел поживей, хотя глазами со мной старался не встречаться. Воды попросил, и то хлеб. Пришлось
