Гастон подтолкнул жену, мол, иди, вызывай императора. Лизетта хмуро покосилась на шишку, но в руки взяла. Зажмурилась, представляя лицо того, с кем следовало связаться. Отец неожиданно предстал в воображении печальным и бледным, каким не бывал даже рядом с дочкой-драконом. Еще больше удивило, что и голос реального императора зазвучал надрывно, с горечью. Самого собеседника магическое переговорное устройство показать не могло. На такое не способно любое устройство, не только нынешнее – нестандартное.
- Слушаю внимательно, - проговорил император, понимая, что связался с ним кто-то из ближнего круга. У первого встречного это бы просто не вышло. «Адресат» сам определял лиц, которые имели право общаться с ним напрямую.
- Ваше величество, - начала Лизетта почтительно.
Огоньку-то не полагалось знать, кто у попутчицы в родственниках. Однако голос, доносившийся из шишки, сорвался на радостный крик.
- Роми! Слава богам, это ты!
- Э-э-э… Я Лизетта. Воспитанница ваша, - поправила тайная императорская дочка.
- Ну да, ну да. Ро… Лизетта. Мы с матушкой места не находим! После пожара-то! Кристалл тебя больше не показывает, мы и не знаем, что думать!
- Кристалл? – переспросил Гастон шепотом.
Лизетта хлопнула себя по лбу. Она совсем забыла, что у папеньки с маменькой имеется волшебная вещица, способная отслеживать ее местоположение. Но, видно, только на территории Алмании.
- Погоди! Какой пожар?
- Как, какой?! У Винзуров! Замок сгорел. Развалины еще неделю разбирать будут, кто ж знает, чьи останки там найдут. А от тебя ни слуху, ни духу. И от этого… охламона безродного, что тебя похитить посмел.
- «Охламон» тебя, кстати, слышит, - проворчала Лизетта и ахнула, осознав смысл сказанного отцом.
Гастон и вовсе рухнул, как подкошенный. Замок Винзуров сгорел?!
Вот, черти… Все черти на свете…
Сколько бы Гастон ни убеждал себе, что позади не осталось ничего важного, он кривил душой. Герцогский замок был единственным домом, который он знал. Перед глазами, как наяву, встали знакомые до боли коридоры, картины на стенах, залы и сад. Сад, в котором несколько дней назад матушка, то бишь, Инесса Ла-Пьер давала указания работникам.
Стоп! На лбу выступил ледяной пот, а в глазах потемнело.
Останки! Кто-то погиб?!
Папенька фальшивый точно нет. Он их с Лизеттой и Огоньком преследовал. А вот остальные… Гастон готов был пожалеть даже предателя-герцога с бесстыжей Сабиной. Да, поступили дурно, но смерти не заслужили. Да еще в огне.
- Есть жертвы? – спросил он взволнованно.
Но император не услышал. Гастон не входил в число тех, кто мог связываться с ним на расстоянии. Лизетте пришлось повторить вопрос мужа.
- Пока неясно, - отозвался отец. Говорил он теперь гораздо бодрее. Еще бы! Дочка жива, а остальные – всего лишь остальные. – Герцогское семейство цело. Недосчитались тебя с охла… с этим… Ла-Пьером и нескольких слуг. Но, возможно, они просто сбежали с перепуга, прихватив заодно кое-какое хозяйское добро. Нагнали страха разбойники, что замок подожгли. Закутались в черное с головы до пят и каким-то принцем стращали.
Гастон с Лизеттой в ужасе переглянулись.
Посланники чёрного принца?! Так это их преследователи сожгли замок Винзуров, рискуя десятками жизней? Вот, кошмар-то!
- А если, правда, кто-то погиб? – прошептал Гастон. – Они же меня искали…
Лизетта поглядела строго, мол, не смей раскисать, и снова заговорила с императором.
- Прошу прощения, Ваше величество, что напугали. Мы с мужем и лесной девочкой отправились в небольшое путешествие. Мир посмотреть. Так наша маленькая спутница захотела, а мы не могли отказать. Ей всё вокруг интересно. О пожаре даже не подозревали. Знаю, следовало сразу связаться. Но как-то… не подумали.
- Ну, молодежь! Ничего святого!
Судя по звуку, император ударил обо что-то кулаком.
- Где вы сейчас? – спросил он строго.
Супруги снова переглянулись. Оба понимали, что не следует упоминать Эндорию. Это опасная страна. И кому-кому, а императору Алмании полагается это знать. Как услышит, куда старшую дочку занесло, разволнуется пуще прежнего. Еще войну соседям объявит.
- Ездим по стране, - соврала Лизетта, не моргнув глазом. – Всё по полям и деревням. Я в коров и лошадей оборачиваюсь, так что и днём гуляем. Как надоест, вернемся.
- Еще чего! – рассердился могущественный папенька. – Немедленно назад поворачивайте! Без разговоров!
Лизетта театрально вздохнула, якобы смиряясь.
- Ладно, развернемся. А пока расскажи мне кое-что. Вспомнилась история из детства. Покоя не дает. А ты знаешь, какой я становлюсь от беспокойства…
Гастон мысленно похвалил жену. Молодец, понимает, как найти подход к отцу. Услышав о «беспокойстве» дочки-оборотня, он сделает что угодно, лишь бы ее умилостивить.
Если император и удивился просьбе рассказать о художнике Габриэле Милтоне, виду не подал. Вздохнул печально, вспомнив старого друга. Подтвердил, что дед Лизетты привез мальчишку из Эндории. Он вырос в императорском дворце, женился на черноволосой красавице Каре, и у них родился сын Габриэль-младший. А потом стряслась беда. Ребёнок однажды уснул и не проснулся. Оказалось, сердце больное, остановилось прямо во сне.
- Кара тогда беременна была, - поведал император. – Но, видно, горе сломило. Умерла во время родом. И девочка тоже.
- А Габриэль? – спросила Лизетта. – Он ведь уехал?
- Да. В путешествие. Надеялся, это поможет пережить трагедию. Планировал поездить по Алмании и побывать в родной Эндории. От последнего я отговаривал. Нечего делать в этой варварской стране. Но Габриэль только отмахнулся. Неизвестно, добрался ли он до Эндории. Уехал из дворца и не вернулся. Я посылал сыщиков, но они не нашли следов моего друга. Как сквозь землю провалился.
Император повздыхал, помолчал и вдруг выдал:
- Знаешь, этот охл… муж твой так называемый мне Габриэля напомнил. Не повадкой, тот вел себя, как человек благородный. Внешностью. Только волосы черные, а не русые. Безумие, но вот такая шутка судьбы. Аж сердце защемило от тоски и горечи, что друга не уберег. Не отговорил от поездки бессмысленной…
Слова императора долго звучали в ушах Гастона. И пока лежал на траве, ожидая, когда отдохнет лошадь, и весь путь по тракту до рассвета. Лизетта и Огонёк спали в телеге, укрывшись мешковиной, а он, по-прежнему, облаченный в женское платье, сжимал в руках поводья и думал-думал…
Подозрения подтвердились. Императорский художник – его отец, а чародейка Кара – мать. Значит, и зовут его вовсе не Гастон Ла-Пьер, а Габриэль Милтон. Но почему? Боги, почему Кара всё это устроила? Разрушила семью, бросила маленького сына, заставила мужа считать жену и детей мертвыми. Наверняка, настоящий отец не знал об обмане. Не изображал же Габриэль-старший горе перед другом-императором в самом деле! Какой в этом смысл?
