Однако наряду с этим действовали и другие импульсы, хотя и не столь решающего свойства, но тоже немаловажные. Так, нужды рождающегося города, развивающихся городских промыслов и коммерции сообщали колонизационному процессу дополнительную экономическую направленность, говоря конкретнее, дополняли аграрный интерес интересом торговым. С другой стороны, растущее противостояние демоса и знати, младшей аристократии и господствующих кланов, поскольку оно разрешалось эмиграцией недовольных лиц или групп, придавало колонизационным предприятиям определенный политический акцент.
Соответственно этому представлению о сложной природе греческой колонизации должен решаться и другой вопрос —о характере греческих колоний, о том, какой преимущественно тип поселений они воплощали — аграрный или торговый. Надо думать, что новые поселения, которые создавались как дочерние гражданские общины, главным своим назначением имели, как и метрополии, обеспечение своих сочленов важнейшим средством жизни — достаточными земельными наделами. Но, однажды конституировавшись как земледельческие общины, эти новые поселения, которые в физическом плане, подобно метрополиям, являли собой агломерации сельских усадеб вокруг городского центра,—эти поселения, естественно, становились очагами дифференцированной экономики, функционировавшей в условиях непрерывного и все углублявшегося взаимодействия сельской округи с формирующимся городом. Более того, живой экономический диалог колоний и туземных племен, колоний и метрополий в высокой степени стимулировал подъем коммерческой деятельности, что неизбежно придавало этим аграрным поселениям черты также и торговых центров.
С этим связано ближайшим образом и значение того вклада, который колонизация внесла в экономический прогресс Древней Греции. Без сомнения, она дала мощный толчок развитию обмена, в русле которого из метрополий на колониальную периферию хлынули изделия ремесленного производства и престижная продукция сельского хозяйства (вино и масло в первую очередь), тогда как обратно, из колоний в метрополии, устремился поток товаров, жизненно необходимых для растущих городов Эллады, — массовых продуктов питания, в особенности хлеба, которого чем дальше, тем все более не хватало, затем различного сырья и, конечно же, рабов.
Очевидно, до какой степени справедливо видеть в колонизации важную предпосылку экономических успехов древних греков и, в частности, становления у них в архаическую эпоху настоящих, развитых городов. Вместе с тем не следует забывать и о той особенной роли, которую колонизация сыграла в социальной истории архаической Греции. Мы имеем в виду ее вклад в общий процесс формирования греческого полиса постольку, в частности, поскольку она явилась для греков важным дополнительным средством разрешения социальных трудностей, притом — скажем об этом со всею определенностью — методом столь же рациональным, сколь и разбойным, а именно за чужой счет, за счет варварской периферии. Необходимость оттенить эту роль колонизации заставляет еще раз проанализировать это историческое явление, но именно с интересующей нас особенной точки зрения.
В самом деле, греческая колонизация VIII—VI вв. до н. э. которую по справедливости называют великой, сыграла огромную роль в жизни греческого народа, в переходе его именно на античный путь развития. Колонизация разрядила социальную обстановку в Греции, дав отток избыточному аграрному населению на неосвоенные — во всяком случае, по представлению самих греков — заморские земли. Она дала мощный импульс занятиям торговлей, ремеслами, товарными видами сельского хозяйства, связав цепью более или менее взаимовыгодных экономических сношений метрополии и колонии, греческие города и варварскую округу. Она дала выход накапливавшейся векам энергии, развязала инициативу, предоставила богатое поле деятельности для всех, в ком, подобно Одиссею или Архилоху, бродила закваска авантюризма, жила тяга к новому, неизведанному, сулившему успех, богатство, славу.
Наконец, — поистине last but not least — колонизация положила начало массовому обращению в рабство негреков-варваров, которых не только подчиняли, прикрепляли к земле и превращали в рабов наподобие илотов, но, надо думать, и вывозили за пределы «освоенной» территории, поскольку они брались в плен во время войн или пиратских рейдов в глубь материка, заселенного независимыми, непокоренными племенами. В этом отношении Великая колонизация стала первым этапом общего наступления античности на мир окрестных варваров. Последующими вехами этого процесса станут в особенности военные предприятия афинян (в заключительные десятилетия Греко-персидских войн) и поход Александра.
Колонизационная деятельность греков в век архаики развивалась бурно и по всем направлениям: как на восток — в сторону Малой Азии, куда дороги были проторены еще в микенское и субмикенское время, так и на запад—в Южную Италию и Сицилию и далее, к берегам Галлии и Иберии; как на север —в сторону Фракийского побережья (полуостров Халкидика), в зону проливов и далее, в Причерноморье, так и на юг — в Африку (Кирена и Египет). При этом колонизационное движение началось очень рано, собственно, на рубеже гомеровского и архаического времени. Об этом свидетельствуют, в частности, хорошо датируемые ранние —от VIII в. до н. э. — предприятия греков на западе: основание халкидянами и эретрийцами поселения на острове Искья (еще, по-видимому, рубеж IX-VIII вв.), Кимы в Кампании (середина VIII в.) и —тоже халкидянами, но без эретрийцев — Наксоса в Сицилии (736 г.), а чуть позже вывод также и коринфянами колоний на Керкиру и в Сицилию, где ими были основаны Сиракузы (735 г.).
Это были, так сказать, первые ласточки, за которыми последовало основание в Сицилии и Южной Италии целого ряда других греческих колоний — еще, по крайней мере, десятка в последней трети VIII и более дюжины в течение последующих VII и VI вв. до н. э.[241]
Надо, впрочем, заметить, что не всегда и не сразу колонизационная деятельность формирующегося полиса выливалась в заморские предприятия. Бывали случаи, когда объектом колонизации становились земли более слабого соседа в самой Греции. Так именно поступили спартанцы: для них своеобразным вариантом колонизации, гораздо более важным, чем вывод колоний на остров Феру и в Южную Италию (Тарент), стало покорение Мессении в ходе двух Мессенских войн —первой, в 742—734 гг., и второй, начиная с 636 г. до н.э. (обе датировки —по Евсевию, Chron., II, р. 182 Karst).[242]
Цель этих завоевательных войн великолепно отражена в заявлении, которое традиция приписывает спартанскому царю Полидору при открытии кампании против мессенцев: «Иду на неподеленные земли (έπι την άκλήρωτον της χώρας) (Plut. Apophth. Lac., p. 231 d). В результате земли мессенцев были поделены на клеры между нуждающимися спартанцами, а жители превращены в илотов, приписанных к этим клерам. Завоевание Мессении доставило спартанцам возможность столь радикально и так широко решить за чужой счет свои больные проблемы, что это, в сочетании с особенной крепостью спартанского космоса, избавило Спарту от ярма тирании. Аналогичная попытка афинян с островом Саламином оказалась менее удачной и менее значимой, чем, возможно, и объясняются новый накал социальных страстей в Афинах после Солона и установление там тирании еще в середине VI в. до н. э.[243]
