Август уже давно с помощью царя возвратился на польский трон при согласии германского императора, английской королевы и нидерландских Генеральных Штатов. Все они, бывшие гарантами навязанного Карлом Альтранштадтского мира, ныне отреклись от сего, когда уже нечего было бояться шведского короля.
Впрочем, Август отнюдь не наслаждался мирным-правлением. В Польской Республике после возврата законного монарха возродились опасения перед деспотичной властью. Вся страна взялась за оружие, дабы принудить его к соблюдению pacta conventa — священного договора между народом и королем. Казалось, Август был призван лишь ради того, чтобы объявить ему войну. При начале сих смут еще никто не осмеливался произносить имя Станислава. Партия его канула в небытие, а про короля шведского все вспоминали, как о пронесшемся вихре, который лишь ненадолго перевернул течение всех дел.
Полтава и отсутствие самого Карла XII не только привели к отречению Станислава, но и к падению племянника шведского короля, герцога Голштинского, каковой был лишен всех своих владений королем датским. Карл нежно любил его отца и не только сожалел о несчастиях сына, но и воспринимал оные как личный афронт. Более того, поелику за всю свою жизнь искал он себе одной только славы, низложение поставленных им государей явилось для него не менее чувствительным, нежели утрата целых провинций.
Потерями его было кому поживиться. Недавно ставший королем Пруссии Фридрих Вильгельм, который оказался столь же склонен к войне, как отец его к миролюбию, начал с того, что купил Штеттин и часть Померании, заплатив королю датскому и царю четыреста тысяч экю.
Превратившийся в короля Англии ганноверский курфюрст Георг завладел герцогствами Бременским и Верденским, которые получил в пользование от того же короля Дании за шестьдесят тысяч пистолей. Так разошлись пожитки Карла XII, и все завладевшие ими стали для него опаснейшими врагами.
Что касается царя, то, несомненно, он был самым страшным из них. Прежние его поражения и нынешние победы, его настойчивость в познаниях и передаче оных своим подданным, его непрестанные труды и даже ошибки — все это сделало из него воистину великого во всех отношениях человека. Рига была уже взята. Ливония, Ингрия, Карелия, половина Финляндии — сии провинции, завоеванные предками Карла XII, оказались теперь под игом московитов.
Двадцать лет назад у Петра Алексеевича не было на Балтийском море ни единой лодки, а ныне он стал властителем сего моря и имел там тридцать больших линейных кораблей[100], один из коих царь построил собственными своими руками. Он был лучшим плотником, лучшим адмиралом и лучшим лоцманом на всем Севере. Не было ни одного опасного пролива, который он самолично не промерил бы, начиная с Ботнического залива и до самого океана. Познав труд простого матроса, Петр вместе с тем предавался опытам философическим, столь необходимым для замыслов императора. Сам он постепенно и по мере побед поднялся до адмиральского звания, точно так же, как стремился он к генеральскому чину на суше.
Пока взращенный им князь Голицын, один из преданнейших его сподвижников, завершал завоевание Финляндии и овладел городом Ваза, сам император отплыл с флотом к Аландским островам, в двенадцати лье от Стокгольма расположенным.
Экспедиция сия воспоследовала в июле 1714 г., пока соперник Петра Карл еще валялся на постели в Демотике. Царь отплыл из Кроншлота, построенного им четыре года назад в четырех милях от Петербурга. Сей новый порт вкупе с флотом, офицерами и матросами — все это было делом его рук, и куда бы ни бросил он свой взор, везде останавливался оный лишь на собственных его творениях.
15 июля русский флот, состоявший из тридцати линейных кораблей, восьмидесяти галер и ста полугалер под командованием адмирала Апраксина, имея двадцатитысячный десант, подошел к Аландским островам. 16 июля появилась шведская эскадра адмирала Эреншельда силою не более двух третей сравнительно с русскими. Тем не менее Эреншельд вступил в сражение, продолжавшееся три часа. Царь, находившийся на эскадре в чине контр-адмирала, сцепился с кораблем шведского адмирала и после ожесточенной схватки взял его на абордаж[101].
В тот же день на острова был высажен шестнадцатитысячный десант и пленены все те шведы, кои не успели спастись на экскадре Эреншельда. Петр привел в Кроншлот большой корабль сего последнего и еще три меньших, а также фрегат и шесть галер, захваченных в сем сражении. Из Кроншлота царь проследовал в петербургский порт во главе победоносного своего флота и взятых трофеев. Ему салютовали троекратным залпом ста пятидесяти пушек, после чего совершил он торжественный въезд, более для него лестный, нежели полтавский триумф в Москве, поелику получал он сии почести в любезном его сердцу Петербурге, где еще десять лет назад не стояло ни единой хижины, а теперь можно было видеть четыре с половиной тысячи домов[102]. И, наконец, он возвратился не просто с победоносной, но вообще первой на Балтике русской экскадрой, хотя прежде в русском языке даже не существовало такого слова.
Торжества в Петербурге происходили по образцу московского триумфа. Шведский вице-адмирал был главным украшением нового сего празднества. Сам Петр Алексеевич явился в качестве контр-адмирала. Один русский боярин по имени Ромодановский, обычно представлявший царя по торжественным случаям, сидел на троне в окружении двенадцати сенаторов. Контр-адмирал подал ему реляцию о виктории и сразу же произведен был в вице-адмиралы в уважение его заслуг по службе. Странная, но весьма полезная церемония для той страны, где воинская субординация являлась пока еще лишь одним из тех новшеств, которые вводил царь.
Добившись наконец побед над шведами не только на суше, но и на море и изгнав их из Польши, московитский император стал теперь в свою очередь властвовать в сей стране. Он сделался посредником между Республикой и Августом, заняв положение не менее лестное, чем роль создателя королей. Блеск и удачи Карла перешли отныне к царю, и он использовал их с большим для себя авантажем, нежели соперник его, обращая все достигнутые успехи на пользу своей стране. Когда он брал какой-нибудь город, лучших мастеров отправляли оттуда в Петербург. Из завоеванных у Швеции провинций он переносил мануфактуры, ремесла и науки. Государство обогащалось его победами, и благодаря сему из всех завоевателей он более прочих достоин снисхождения.
