Нельзя судить об идеях Ганди в области экономики или социальных реформ (за которые его и критиковали сильнее всего), не обратившись к истоку — его доктрине ненасилия, выкованной в процессе действия: именно на ее основе он разработал целостную стратегию — наступательную и созидательную сатьяграху, где всё держится на одной главной идее любви или истины. Сатьяграха в социальной и политической сферах — новый аспект тех же представлений, «новый опыт».
Если принять как данность, что ненасилие — ненарушимая основа всего, было бы непоследовательно и бесполезно упрекать его за позицию по тому или иному вопросу, например, за оппозицию какой-либо политической партии или его концепцию социальных перемен, поскольку вся его деятельность зиждется на непоколебимой уверенности: средства определяют цель; насильственные методы могут привести лишь к «сомнительной» цели, которую вечно будут ставить под вопрос стремление к мести, обида и ненависть.
Ромен Роллан, одобрявший коммунистическую Россию и социальный переворот, выразил это в нескольких фразах, уловив одновременно подход Ганди и причины критики в его адрес (в 1935 году, именно в тот момент, когда Ганди отошел от политической жизни): «По сути, позиция Ганди между партиями проистекает из его глубокой веры в ненасилие, являющееся религиозной концепцией». И поскольку нужно было срочно действовать и делать выбор, Роллан добавляет: «Какой бы чистой она ни была, она стесняла свободу его мысли. Социальный эксперимент всегда открыт, всегда в процессе. Его нельзя подчинить никакому предпочтительному чувству, никакому кредо»[233].
Но Ганди пришел тогда к убеждению, что нет ничего превыше кредо ненасилия. Его вера внушала ему широкие и идеальные представления: «Когда сатьяграха станет методом, принятым по всей Индии, социальные и политические реформы будут осуществлены в короткое время; дистанция между правящими и управляемыми исчезнет, их недоверие друг к другу улетучится, а вместо него появятся доверие и любовь. То же самое, будьте уверены, произойдет между различными общественными группами».
Итак, в этот момент Ганди снова решил отойти от политики, чтобы провести новые опыты.
«Мое присутствие, — писал он Пателу, председателю конгресса, — отталкивает от конгресса интеллигенцию. Я чувствую, что моей политике не удается убедить их разум, хотя… я не делаю ничего такого, что отвергалось бы моим собственным разумом». Короче говоря, Ганди чувствовал, что его присутствие мешает интеллигенции из числа депутатов конгресса, лояльно настроенных к нему, последовать по тому пути, который они избрали бы сами. И потом, фракция социалистов (была основана в 1934 году) под руководством Неру набирала вес.
«Фракция социалистов более или менее четко изложила свои взгляды… Я приветствовал эту фракцию… Но у меня с ней фундаментальные расхождения по поводу программы… Я не хотел бы препятствовать развитию их идей нравственным давлением, которое могу оказывать… Оставаться в конгрессе значило бы оказывать такое давление… Для меня продолжать возглавлять конгресс, несмотря на эти коренные различия, является практически формой насилия, которое мне следует подавлять»[234].
На самом деле лояльность, даже ненасилие требовали его выхода из этой организации. Искренний в своем стремлении к неавторитаризму и притом гений тактики, Ганди придерживался своей идеи. Он все равно оставался высшей властью в конгрессе, но его уход позволял избегнуть трений и обид, которые неизбежно вызвало бы его присутствие. Ни одно важное решение не принимали, не посоветовавшись с ним; он ушел в тень, но не удалился от дел. Нет, писал Неру Ромену Роллану, он не бросил политику. «Это видимость. Все, кто обладает хоть каким-то весом в Индии, по-прежнему советуются с ним. Его нынешний уход почти в точности повторяет тот, что был в 1923 году, по выходе из тюрьмы. Он медитирует и наблюдает, подстерегая момент для действия»[235].
Или такое мнение: «Он уже давно прослыл мастером в искусстве действовать, не выходя на передний план, руководить, не приказывая, или изменять свою позицию, не отрекаясь от своих решений… Гораздо раньше Мао Цзэдуна он попробовал руководить, отсутствуя»[236]. (Например, он способствовал избранию Неру председателем конгресса в 1936 году, ослабив, таким образом, самое радикальное крыло «левых», представленное Субхасом Чандра Бозе, которого Ганди подтолкнет к отставке в 1939-м. Он будет влиять на Неру после опубликования в 1935 году нового Акта об управлении Индией — конституции, предложенной британцами: конгресс пусть неохотно, но согласился участвовать в избрании провинциальных властей; эти выборы принесут ему блестящий успех и поражение Джинне и Мусульманской лиге, вследствие чего между обеими организациями начнется открытая борьба. Благодаря ряду назначений Ганди сохранил единство конгресса, показав себя знатоком людей, сгладив трения между Пателом, представлявшим «старую гвардию» консерваторов, и Неру, возглавлявшим левое крыло. Эта организация без серьезных разногласий преодолела важнейший период, отделявший Индию от независимости. В июне 1938 года он переписывался с Джинной, пытаясь уменьшить напряженность между индусами и мусульманами. В ноябре 1938 года он высказался по поводу Мюнхенского соглашения: «Мир, завоеванный Европой в Мюнхене, — это торжество насилия, а значит, поражение». А в августе 1939-го он посоветовал конгрессу выступить в поддержку западных демократий против фашистской агрессии. После этого «удаления» он вернулся на авансцену.)
Обладатель тонкого политического чутья — определенно. Пророк — очевидно. Идеалист — конечно, но наделенный практической сметкой. Мудрец (как Ганди называл Роллана) подметил «его интерес ко всем окружающим его вещам, от самых малых до великих». Именно это свое качество он применил в деревнях. Отождествить себя с правительством, подчиниться проискам и интригам политики? Нет, ему было гораздо важнее, не отказываясь от важных сражений, посвятить себя тому, что он считал самым главным. Искоренить неприкасаемость, облегчить крайнюю бедность деревенских жителей. Бродячая жизнь нищенствующего монаха. Идти, зачастую босиком, из поселка в поселок. С 1933 по 1939 год, когда Индия вступила в войну, Ганди хотя и следил за политической жизнью, больше не позволял отвлекать себя от главного дела.
«Океанский круг»
«Мой идеальный поселок существует пока только в моем воображении. В конце концов, каждый человек живет в мире своего воображения»[237].
В письме к Неру от 1945 года он описывает свои фантазии: «В поселке моей мечты не будет недалеких крестьян: каждый будет вполне сознательным…» В этом поселке он постарается осуществить свой идеал «совершенной демократии, основанной на личной свободе». Утопия? Возможно, как и его мечты о бесклассовом и бескастовом обществе, о золотом веке, который он назвал «Рам радж», что «на религиозном языке означает Царствие Божие на земле, а на политическом — совершенную демократию, где исчезнет неравенство, основанное на обладании и необладании, на цвете кожи, расовой, религиозной и половой принадлежности; в этой демократии земля и государство принадлежат народу, правосудие вершится быстро, безупречно и недорого, существует свобода вероисповедания, слова и печати, и всё это благодаря нравственному закону, которому каждый подчиняет себя сам»[238].
