32
Эбби открывает ключом входную дверь, перешагивает через порог. Бросает сумку, поднимает с коврика почту и проходит в кухню. Под ногами хруст – линолеумный пол усеян кукурузными хлопьями. Она осматривается: в раковине гора грязной посуды, пыль не протиралась давно, от мусорного ведра попахивает.
Вот и отдохнула пару часов, думает она и берется за веник. Как обычно. А я-то радовалась, что у Гленна так хорошо все получается. Мог бы приложить побольше усилий, ведь знал, что я сегодня приеду.
Через полчаса досада слегка отпускает. Уборка кухни заняла не так много времени, говорит она себе, таща наверх по лестнице сумку. Может, они спешили. И Гленн не ожидал, что я приеду раньше пяти. Наверное, он планировал прибраться позже.
Переводя дыхание на лестничной площадке, она вдруг задерживает взгляд на висящем на стене коллаже: три черно-белые фотографии Западного пирса[10], которые много лет назад она поместила в одну рамку. На первой пирс черным скелетом поднимается из моря; на второй металлическая конструкция наполовину скрыта поднимающимся от воды туманом; на третьей видна только верхушка, остальное поглотила белая мгла.
Довольно красивые фотографии, внезапно осознает она. Уверена, творчество будет гораздо полезнее для моего самочувствия, чем уборка, но где найти время? Ослабь контроль, вновь слышит она внутренний голос. Все так делают, верно? Не обращают внимания на беспорядок. И Гленн поступает так же. Наверное, следует поменьше возмущаться, а лучше брать с него пример.
Скривившись, Эбби тащит сумку дальше, но, едва открыв дверь спальни, вновь закипает от злости. Постель не заправлена, грязное белье Гленна валяется на стуле в углу.
Не верю своим глазам! Он здесь спал.
Хотя никаких особых договоренностей между ними не было, она предполагала, что Гленн будет и дальше спать на мансарде. Конечно, кровать здесь гораздо просторнее и удобнее, а его одежда все еще висит в шкафу, но ведь это просто невежливо – если учесть, что он уже много месяцев здесь не спал. Как пить дать, собирался поменять простыни и сделать вид, что ночевал у себя, распаляется она.
Как на фотографиях пирс обволакивает туман, ею овладевает знакомое ощущение. Не утони в нем, приказывает она себе и садится на кровать. Дыши глубоко, Эбби. Вдох носом, выдох ртом… Постепенно тревога уходит.
Вдыхая, она замечает какой-то запах – незнакомый, приторный. У Гленна новый лосьон? Она наклоняется к подушке. Явно пахнет цветами. Может, другой стиральный порошок?
Затем она поднимает взгляд.
На тумбочке – с той стороны, где она всегда спит, – стоит ее любимая фарфоровая чашка. Эбби берет чашку в руки, рассматривает, и сердце замирает.
На ободке пятно – ярко-розовый морщинистый отпечаток.
Губная помада.
* * *
Пролистав документы, доктор Касдан поднимает глаза.
– Ну, как у вас дела?
Карен ожидала от психиатра этого вопроса, и ответ у нее готов:
– Плачу уже гораздо меньше. Наверное, я начинаю понимать, отчего я была в таком унынии.
– Приятно слышать. Что помогло, на ваш взгляд?
– Групповые сеансы отличные. Знакомство с другими людьми, которые испытывают аналогичные чувства, действует как бальзам. Я многое узнаю от них, они – от меня.
Карен умолкает. Не следует недооценивать свои проблемы. Если я поведу себя слишком несдержанно, он решит, что мне лучше, и скажет, что я могу больше сюда не ходить. Посещая дневной стационар, Карен чувствует себя уверенной и способной действовать; она боится, что без этой поддержки ее легчайшим ветерком отнесет назад.
