Действительно, мы делаем слишком много проблем из ничего исами оказываемся заложниками этих проблем, наконец, мы вынуждены играть, изображатьи теряться за этими играми. Старухе, которая прихорашивалась с помощью античнойкосметики, Диоген крикнул: «Если это ты для живых — то напрасно, если длямертвых — не мешкай!» Конечно, Диоген не издевался «подло» над «старойженщиной», он спрашивал: «Есть ли что-то за этими масками, которыми тыскрываешь свое лицо? И есть ли оно у тебя? И что ты знаешь о нем?» Да, было быбольшой ошибкой думать, что этот киник — экстравагантный эксцентрик. Нет, такимбыл способ обращения, способ послания, адресованного каждому из нас: человек,где ты?! Жив ли еще? И зачем ты живешь?
Диоген без конца повторял: «Богами людям дана легкая жизнь,а они забыли о ней, гоняясь за лакомствами, благовониями и другими благами».«Счастье состоит единственно в том, чтобы постоянно пребывать в радостномсостоянии духа и никогда не горевать, где бы и в какое бы время мы ниоказались». «Истинное наслаждение заключается в том, чтобы душа была спокойнойи веселой. Без этого все золото Мидаса и Креза не принесет никакой пользы.Когда человек печалится о малом или большом, его уже нельзя считать счастливым,он несчастен».
Впрочем, люди мало прислушиваются к мудрецам, и это, по всейвидимости, единственное обстоятельство, которое омрачало жизнь Диогена. «Еслибы я заявил, — признался Диоген, — что лечу зубы, то ко мне бысбежались все, кому нужно выдрать зуб, а если бы я пообещал исцелять глаза, то,клянусь Зевсом, ко мне бросились бы все показать свои гноящиеся глаза. То жесамое произошло если бы я объявил, что знаю лекарство от болезней селезенки,подагры или насморка. Когда же я обещаю исцелить всех, кто послушается меня, отневежества и пороков, никто не является ко мне и не просит лекарства. Этого неслучится, даже если я пообещаю заплатить приличную сумму!»
Смешно, но Диогена называли «спятившим Сократом», а ведьДиоген, как никто другой, обращался к подлинному здравому смыслу.
Однажды Диоген рассуждал о чем-то весьма серьезном, но никтоне обращал на него внимания. Тогда он начал верещать по-птичьи. Собрались люди.Диоген же сказал им: «Вы готовы слушать чепуху, а к серьезным вещам относитесьпренебрежительно».
Именно ему принадлежит знаменитое высказывание: «Судьбеследует противопоставлять отвагу, закону — природу, страстям — разум».Противопоставлять, а не отменять одно другим, поскольку это и невозможно, ивряд ли оправданно…
Я допускаю
Знаменитый английский философ, лауреат Нобелевской премии политературе Бертран Рассел так представляет себе философию скептиков: «Человекнауки говорит: „Я думаю, что дело обстоит так-то и так-то, но я в этом неуверен“. Человек, движимый интеллектуальным любопытством, говорит: „Я не знаю,каково это, но надеюсь узнать“. Философ-скептик говорит: „Никто не знает иникто никогда не сможет знать“». Действительно, скептики были скептиками как вотношении возможностей познания, так и в отношении избранности иисключительности человеческой природы. Но все же нельзя согласиться сосуждающим тоном лорда Рассела (большого, надо признать, зануды), поскольку заподобной ремаркой философа-скептика кроется отнюдь не леность и не глупость, насамом деле перед нами попытка правильно расставить жизненные приоритеты.
Основным пунктом философских занятий у скептиков былоследующее: они выдвигали два противоположных аргумента и доказывалинесостоятельность их обоих. Скептик Тимон говорил: «Не может быть никакихсамоочевидных принципов, поскольку если вы будете их доказывать, то придетсяссылаться на несамоочевидные принципы, а потому ничего не стоят ни те, нидругие». Таким образом, скептики, а также и Платон первыми разрушили иллюзиюсостоятельности «объяснений».
Человеческий разум определяет то, что является важным, а чтовторостепенным (как он это делает — другой вопрос, который лучше даже нетрогать, поскольку это чистой воды безумие). После того, как подобный выборсделан, начинается игра, где жизненные карты тасуются, складываются иперекладываются. Так проходит жизнь, так она заканчивается. А зачем жили, радичего жили — это не обсуждается, потому что некогда, ведь у нас очень важнаяигра: придумать приоритеты и потом их придерживаться. Скептики, в этом им нужноотдать должное, отказались играть в подобные игры.
«Если доподлинно неизвестно, какие боги есть, а каких нет,да и есть ли они вообще, то какая разница, каким из них служить?» — рассуждалискептики и служили в тех храмах, которые располагались по соседству. Конечно,верующему человеку это покажется богохульством, однако допустим, что этупрактику взяли бы на вооружение враждующие стороны ближневосточного конфликтаИзраиля и Палестины, у нас — в Чечне, в штатах Джамма и Кашмир, в Сербии иХорватии, в Русской и Украинской православных церквах, в Ирландии, по всемумиру, во всех его уголках. Разве бы мы имели эти национальные, религиозные иконфессионные конфликты? Вряд ли. А ради чего все они сражаются, за какую веру,а главное — какой в этом смысл? Скептик отказывается понимать, он допускает,что это возможно, поскольку возможно все, что угодно, но он только допускает,не более того.
Скептики, таким образом, заставляют нас задуматься над оченьважным вопросом, что настоящее, подлинное, а что условное? Христиане, например,которые вроде бы должны помнить заповедь «Не убий!», совершали кровавые«крестовые походы», жгли людей на кострах инквизиции, преследовали ученых,зачастую лишая их жизни. Почему? Хороший вопрос. Сознание всегда найдетобъяснение! И именно для борьбы с нашим предательским сознанием, которое всегдаготово повернуть дело так, чтобы все наши худшие стремления были оправданы,даже более того — выглядели благопристойными, скептики и создали свою философию— философию об условности условности, ради избавления от условности.
И если киники указали нам на необходимость помнить о себе,то скептики напоминают: не забывайте, что условности условны, это освобождает. Икиники, и скептики учили свободе — свободе, которая возможна лишь при условииосвобождения от страхов и предрассудков, которые, впрочем, ходят рука об руку,делая, тем самым наше сознание. Если нам нужно сознание, которое лишает насвнутренней свободы, то мы можем отмахнуться от этих чудаков. Если же такоесознание нас не устраивает, то нам следует, прежде всего, прислушаться кскептикам и определиться с тем, что мы будем считать делом стоящим. Чтобыначать строительство, прежде необходимо очистить площадку, скептики помогаютрешить эту задачу. Киники предлагают закладной камень. Посмотрим, что могут нампредложить стоики и эпикурейцы, которые предлагают весьма, на мой взгляд,конкретные вещи.
Философская строгость
Это достаточно странно, но две перечисленные философскиешколы — стоицизм и эпикурейство — находились друг с другом в состояниинеобъявленной войны. Впрочем, как обычно бывает, воевали не те величайшие умы,которые делали суть философии, а политики, которые использовали разночтениямежду этими учениями в своих корыстных целях. Эпикурейство — последнее учениедревних греков, стоицизм — основное у древних римлян. Вот этот географическийнюанс и сделал проблему, которой не было. Римляне захватывали тогдашнее мировоегосподство, и потому все греческое было обречено на поругание. Поскольку жепоследние и самые знаменитые стоики были политическими деятелями высшегоразлива — вплоть до императора (Марк Аврелий), тут нечему удивляться. Когдачеловеческое счастье взвешивают на весах «политических интересов», последниенеизменно перевешивают здравый смысл. Впрочем, оставим это. Рядовые стоики иэпикурейцы говорили о том, к чему грех не прислушаться.
