Электрическая искра
Еще не открыв дверь, Веня услыхал из дома громкую песню. Пирушка у Могученко разгоралась.
Круговую чару выпивай до дна,
Питы чи не питы – смерть одна!
Гости сидели тесно за столом. Мокроусенко запевал приятным высоким тенором. Пели любимую песню Андрея Могученко.
А як прийде стара косомаха[280],
А як прийде старая с косой,
Я скажу ей: «Будь здорова, сваха,
Будь здорова! Выпьемо со мной!»
Чокаясь стаканами, Стрёма, Ручкин, Могученки, отец и Михаил, подхватили припев:
Круговую чару выпивай до дна,
Питы чи не питы – смерть одна!
Веня рассчитывал удивить всех, хлопнув о стол запиской Истомина, но остановился, встретив сумрачный взгляд матери. Она вместе с Ольгой прислуживала гостям. Хони, Наташи и Маринки в горнице не было.
Пирующие, увлеченные песней, не заметили прихода юнги.
Веня подошел к матери и тихонько спросил:
– Где Маринка?
– В боковушке.
– Батенька не сказал про Нефедова?
– Без батеньки узналось.
– А Хоня где?
– В лазарет побежала узнать, жив ли.
Веня прошел в полутемную боковушку. Маринка сидела там, обнявшись с Наташей, понурая, с закрытыми глазами. Наташа гладила сестру по голове. Веня позвал Маринку тихонько, она не отозвалась – должно быть, не слыхала или была не в силах отозваться. Веня, тихо ступая, вышел из боковушки и сел на крашеную скамью около Ручкина.
– А вот и юнга новонареченный явился. Доложи про свои дела, – приказал батенька, обратив наконец внимание на Веню.
Юнга ответил неохотно и вяло:
– Что дела! Истомин подписал экстренное распоряжение по экипажу: зачислить.
– Ой ли?
Веня дал отцу листок, подписанный Истоминым. Прочитав вслух распоряжение, Андрей Могученко сказал:
– Ну, мать, последнего сына у тебя море берет!
– Какое там море на сухом пути! – грустно отозвалась Анна.
– Всё одно: где моряк, там и море. Севастополь – тот же корабль!
– Второе море горя и слез! – печально сказала Ольга.
– Поздравим, товарищи, юнгу Могученко-четвертого со вступлением в ряды славного Черноморского флота, – предложил Ручкин. – Хотя я не имею чести быть моряком, а все-таки флот мне – родной и моряки мне родные братья. И в моей жизни сегодня великий переворот к счастью…
– Али Хоня согласилась осчастливить? – едко кинула Ольга на ходу, поставив на стол сковороду с жареной рыбой.
– Ошиблись, дорогая сестрица!
– Я тоже дюже счастливый человек!.. – грустно вздохнув, сказал Мокроусенко и поник головой.
– Я всех счастливей!.. – повторив вздох шлюпочного мастера, отозвался юнга Могученко-четвертый.
Анна не могла удержаться от смеха.
– Хоть ты, Тарас Григорьевич, объясни, почему ты счастливый?
– Ах, великолепнейшая Анна Степановна! Вы ж знаете, що мене может сделать счастливым одна Ольга Андреевна. Она же мне сказала сегодня: «Ты должен быть героем». Вот спросите ее, если я говорю не так. Она сказала: «Смотри, Тарас! У Михаила и у Стрёмы на груди уже есть Георгиевские кресты. За что? За то, что они на вылазке заклепали у неприятеля три пушки. Пока ты не получишь „Георгия“, не видать тебе меня, как своих ушей». У меня прыгнуло сердце. «Эге, – говорю, – они заклепали двое три орудия, а на тебя одного, Тарас, приходится полтора-с! Выбери, Тарас, ночку потемнее, ступай с пластунами[281]в секрет, заклепай полторы пушки! Побачим, що тогда Ольга Андреевна скажет Тарасу Мокроусенко».
