— Ну, признавайтесь, что вы побиты. Я не играю в поддавки.
— И не подумаю! Я трезвее вас, смотрите — беру фука. Играйте дальше.
Канадское ячменное виски «Лорд Калверт» почему-то затесалось среди бутылочек пшеничного, и Уормолд его проглотил. Он подумал: «Надо, чтобы эта была последней. Если Сегура сейчас не свалится, все пропало. Я буду так пьян, что не смогу нажать курок. Он, кажется, говорил, что пистолет заряжен?»
— Вам ничего не поможет, — шепотом произнес Сегура. — Все равно ваше дело каюк. — Он медленно повел рукою над шашечницей, словно нес ложку с яйцом всмятку. — Видите? — Он взял одну шашку, другую, третью…
— А ну-ка выпейте, Сегура. — «Георг IV», «Королева Анна», «Горная королева» (игра кончалась по-королевски). — Ходите, Сегура. А может, мне вас снова фукнуть? Пейте. — «Бочка 69». — Еще одну. Выпейте, Сегура. — «Опора Гранта», «Старик Арджилл». — Пейте, Сегура. Теперь я сдаюсь.
Но сдался Сегура. Уормолд расстегнул ему воротник мундира, чтобы легче было дышать, и прислонил его голову к спинке стула, но и сам он ступал нетвердо, когда шел к двери. В кармане у него лежал пистолет Сегуры.
Добравшись до «Севил-Билтмора», он позвонил Картеру по внутреннему телефону. Видно, нервы у Картера крепкие, куда крепче, чем у него. Картеру не удалось выполнить свою миссию на Кубе, однако он не уезжал, он выжидал своего часа, как снайпер или манок для диких уток. Уормолд сказал:
— Добрый вечер, Картер.
— А, это вы? Добрый вечер, Уормолд.
В голосе слышался холодок — в нем звучала оскорбленная добродетель.
— Хочу перед вами извиниться, Картер. За эту дурацкую выходку с виски. Был здорово пьян. Да и сейчас чуточку пьян. И не люблю извиняться.
— Ладно, ладно, Уормолд. Ступайте проспитесь.
— Еще издевался, что вы заикаетесь! Порядочные люди так не делают!
Он поймал себя на том, что разговаривает, как Готорн. Лицемерие, видно, профессиональная болезнь.
— А я ни черта не понял, куда вы г-гнете.
— Я скоро… скоро сообразил, что произошло. Вы тут совершенно ни при чем. Проклятый метрдотель сам отравил свою собаку. Пес был очень старый, но, ей-богу же, надо было его усыпить, а не давать ему отравленные объедки!
— Ах, вот оно что! Спасибо, что позвонили, г-голубчик, но сейчас уже поздно. Я ложусь спать.
— Лучший друг человека…
— Что? Г-говорите г-громче.
— «Цезарь», друг короля, а потом тот, жесткошерстый, помните, — он пошел ко дну во время Ютландского сражения? До самого конца охранял на мостике хозяина.
— Вы пьяны, Уормолд.
Куда проще изображать пьяного, когда ты выпил, — сколько же, в конце концов, он выпил шотландского и пшеничного? Пьяному человеку верят — in vino veritas[50]. С пьяным человеком и расправиться легче. Картер был бы круглым дураком, если бы не воспользовался таким удобным случаем. Уормолд сказал:
— А на меня как раз нашло настроение пошататься по разным местам…
— По каким местам?
— По злачным местам, по тем самым, которые вам так хотелось поглядеть.
— Но сейчас уже поздно.
— Самое подходящее время. — Даже сюда, на другой конец провода, ему передалось колебание Картера. Уормолд сказал: — Возьмите с собой пистолет. — Он вдруг почувствовал странную неохоту убивать безоружного убийцу, если только Картер окажется безоружным.
— Пистолет? Зачем?
— В таких местах тебя иногда пытаются обчистить.
— А почему бы вам не взять свой?
— У меня его, увы, нет.
— У меня тоже. — Уормолду показалось, что он услышал металлический щелчок взводимого курка. «Алмаз режет алмаз», — подумал он и улыбнулся. Но улыбка так же вредна в решающую минуту ненависти, как и в решающую минуту любви. Ему пришлось напомнить себе, как выглядел Гассельбахер, когда смотрел на него с пола в баре. Они не дали старику ни одного шанса спастись, а вот он дает их Картеру больше, чем надо. Он стал жалеть, что так много выпил.
— Подождите меня в баре, — сказал Картер.
— Только поскорее.
— Мне надо одеться.
Уормолд был рад, что в баре темно. Картер, наверно, созванивается со своими друзьями и назначает им свидание, но в баре им все же не удастся его пристрелить прежде, чем он их заметит. С улицы только один вход и из гостиницы тоже; а к задней стене пристроено нечто вроде балкончика; в случае чего на перила можно опереть руку с пистолетом. Всякий человек, вошедший в бар, должен сперва привыкнуть к темноте — Уормолд это знает по себе: когда он вошел, он не сразу мог разобрать, был тут один посетитель или двое — так тесно прижалась друг к другу парочка на диване возле выхода на улицу.
Он сел на балкончике и заказал виски, но так до него и не дотронулся, следя за обеими дверьми. Наконец кто-то вошел, лица разглядеть он не мог; он узнал Картера по руке, похлопывавшей карман, где лежала трубка.
— Картер!
Картер подошел.
— Ну, поехали, — сказал Уормолд.
— Допейте виски, я составлю вам компанию.
— Я и так слишком много выпил. Мне надо на воздух. Мы выпьем потом, в каком-нибудь заведении.
Но Картер сел.
— Расскажите, куда вы собираетесь меня везти.
— В публичный дом. Они тут все одинаковые. В каждом по десятку девиц — выбор небольшой. Они устроят для вас парад. Вставайте, поехали. После полуночи там начинается давка.
Картер сказал испуганно:
— Я бы сперва хотел что-нибудь выпить. Нельзя смотреть на такие вещи, когда ты совсем трезвый.
— Вы кого-нибудь ждете?
— Нет, с чего вы взяли?
— Так мне показалось, вы все время поглядываете на дверь.
— Но я же вам г-говорил, что не знаю здесь ни души.
— Кроме мистера Брауна.
— Да, конечно, кроме доктора Брауна. Ну, он не такой человек, которого поведешь в публичный дом, правда?
— Проходите, прошу вас, — сказал Уормолд, пропуская его вперед.
Картер нехотя двинулся к двери. Он явно искал повода, чтобы задержаться. Он сказал:
— Подождите, я оставлю записочку портье. Мне должны позвонить.
— Кто, мистер Браун?
— Да. — Он все никак не решался выйти. — Ей-богу, невежливо и даже как-то г-грубо уходить, не дождавшись его звонка. Давайте посидим еще минут пять.
— Скажите портье, что в час ночи будете дома, — если, конечно, не войдете во вкус и не загуляете до утра.
— Лучше все-таки подождать.
