Чуть позже корабль подогнали к берегу и без особых разговоров переправили пленников в подвал стоявшего тут же недалеко дома.
Народу в темнице было — не протолкнешься.
Гаврила, так и не вынырнув из черной тоски, нашел в этой тесноте место, прислонился к стене и уснул.
Снилась ему река и горькая обида…
Когда он проснулся, ему не пришлось вспоминать, где он и что вокруг происходит. Не пришлось даже протирать глаза. Рана, нанесенная Митриданом еще сочилась горькой безысходностью и что означает эта вонь, и темнота он сразу вспомнил. Темница, застенок, тюрьма, катова горница.
Сбоку, вдоль стены, строители этого мрачного места прорубили неглубокую канавку, по которой лениво скользили вниз нечистоты. Те, кто сидел тут, провожали их взглядами полными смеси презрения и зависти. В стене, в самом конце ее, было прорублено отверстие и нечистоты, пропутешествовавшие по всему уздилищу, все-таки оказывались на свободе. Вонь от этого соседства тут стояла такая, что можно было подвесить не один топор, но выбирать было не из чего. Дверь стража, как и полагается, держала на запоре, а единственное окно было больше похоже на щель, потому и не воздух тут был, а запах. Он делал воздух упругим, словно состоящим из отдельных неподъемных глыб — казалось, сунь меж них руку, навались посильнее, отбрось в сторону и хлынет в грудь поток чистого свежего воздуха, но куда там… Только свет, что бросали вниз масляные светильники, казался тут чистым, как снег.
Под лучами качающихся где-то наверху светильников, словно какие-то невиданные рыбы, взблескивали голые человеческие спины. Догола раздели, конечно, не всех. Так не повезло только тем, у кого одежда на вид оказалась получше. Гаврила поправил волчевку на груди, радуясь, что княжий подарок остался при нем. Пообтрепавшаяся в странствиях волчевка — грязная, пахнущая кровью и уксусом никому из разбойников не приглянулась, оттого Гаврила свысока поглядывал на Марка, у которого из одежды остались оберег на шее, рубаха, да пояс вокруг живота.
Они сидели рядом, стараясь не смешиваться с десятками других, что сидели, лежали или неприкаянно бродили по темнице. Из каравана тут их осталось только четверо. Остальные сидели где-то рядом, в соседних застенках.
— Ну, что думаешь, Гаврила? — спросил, наконец, купец. Гаврила, огорошенный не столько переменой положения, сколько предательством Митридана замычал, да зубами заскрипел.
— Плохо…
— Мда-а-а, — сказал купец осторожно, словно воду ногой щупал. — Плохо… А ведь не просто так все. Не злых духов соизволением. Ведь из-за тебя это все.
Гаврила поднял голову.
— А я тут причем?
— При том.
Хотя на Марке и осталась только грязная рубаха, но в голосе его чувствовалась твердость человека, привыкшего отдавать приказания.
— По всему получается, что ты виноват. Если б не ты, то не было бы на моем пути ни колдунов, ни разбойников…
Гаврила посмотрел на него сквозь прищур, догадываясь, куда тот клонит.
— Может и так, — согласился он, — только ты ведь меня к себе сам позвал. Кого винить-то?
— Почему винить?
Марк вытянул руки вперед, показывая свое миролюбие.
— Просто всем вместе нужно думать, как выпутываться из всего этого будем… Вместе вляпались.
— Вляпались, — опять помрачнев, подтвердил Гаврила. — Ох и вляпались… Мне в замок Ко нужно, а тут…
Мрак оглянулся. Сейчас ему показалось, что любое место будет лучше, чем темница и он кивнул.
— И в замок можно. Главное тут не задержаться.
Купец покрутил головой, глядя как в дальнем конце, двое узников сцепились непонятно из-за чего. Страх, злоба и боль наполняли темницу, словно стоячая вода — болото.
— А вот, кстати, что это друг твой колдун…
— Гад он.
Марк не удивился, покивал, соглашаясь.
— Это — само собой. Что этот гад говорил, что если тебе плохо будет, чтоб ты в ладоши хлопал?
Гаврила скрипнул зубами.
— Издевался, сволочь… Или посмеяться решил…
— Ну, посмеяться… — не согласился купец. — Захотел бы он над тобой посмеяться, он бы тебе третью ногу отрастил бы или петушиный гребень или еще что-нибудь почуднее…
Кто-то качнул подвешенный наверху светильник, и свет плеснул на Гаврилу. Он посмотрел под ноги, ничего там не увидел и криво улыбнулся.
— Тут другое что-то…
Марк помолчал, словно с духом собирался.
— Может быть, ты в ладони хлопнешь, и какой-нибудь дух появится? Может быть, теперь вместо тени у тебя добрый дух в услужении? Слыхал я про такое…
Гаврила отмахнулся от слов, как от глупости. Все, что происходило в жизни, происходило от чего-то. От силы, от напряжения, от слов, наконец. Даже колдовство нуждалось в том, чтоб колдун или волшебник произнес какие-то слова, но чтоб просто так… Он даже хмыкнул. Он, может, и рассмеялся бы, только вот ничего вокруг к смеху не располагало.
— Нет, ну ты хлопни в ладоши-то, хлопни… Не убудет от тебя. Хлопни и желание загадай…
В глазах у купца было что-то такое, что Гаврила помимо желания кивнул.
— Попробую. Только не смейся потом, хорошо?
Купец кивнул и Гаврила, стараясь, чтоб это все быстрее закончилось, сказал:
— Хочу, что вони этой тут не было.
Он свел ладони. Шлепок слетел с них и утонул в вонючем воздухе. Несколько мгновений Марк ждал чуда, водя головой туда-сюда.
— Еще попробовать? — подпустив в голос самую малость издевки, спросил Гаврила. — Или хватит?
— Попробуй… — серьезно попросил купец. — Попробуй. Ни ты, ни я ведь не знаем, что с нами завтра будет, куда попадем…
Погруженный в старое горе Гаврила не думал, что может прийти и новое. Он хлопнул раз, и еще раз. Добрый дух так и не появился.
— А что будет? Выпустят, наверное…
Марк откинулся и посмотрел на него со столь явным недоумением, что Гаврила даже устыдился.
— Так ты не понял? Мы теперь рабы! Нас завтра продавать поведут… Вот продадут тебя камень ломать…
Мысль о рабстве была настолько чужой и далекой, что Гаврила принял ее совершенно спокойно.
— Каменоломни — это плохо, — сказал, подумав, он. — Это, пожалуй, похуже будет, чем пеньки корчевать…
Марк посмотрел на него, плечами пожал.
— Есть вещи, пожалуй, и похуже. В гарем попасть несравненно гадостнее.
— Гарем? — для Гаврилы это слово было всего лишь набором звуков. Марк так и понял, что оно не означает для Гаврилы ничего. — Неужто хуже? Там что, камни тяжелее?
Не желая уводить разговор от главного, купец только кивнул и сказал:
