то, что случилось… Я не хотел, это абсолютно неприемлемо… Я надеюсь, ты сможешь меня простить.
От Ландмана разило перегаром, холодные сероголубые глаза, обычно придававшие ему непоколебимый вид, покраснели от слез.
— Я был в панике, — сказал Ландман, — я не ее дал, что творю.
— А в следующий раз, когда ты запаникуешь, твой друг сперва отрежет мне уши или, может, сразу убьет?
— Клянусь, ничего подобного больше не повторится, поверь мне, Михаэль!
Хартунг смотрел на Ландмана, стоявшего перед ним с мольбой в глазах. Только сейчас он заметил сходство.
— Это же был не друг, а твой брат, верно?
— Да. Но это я виноват, я ему позвонил. До сих пор не понимаю, что на меня нашло.
За спиной Ландмана возникли рыжие локоны Антье Мунсберг.
— Господин Хартунг, я хотела бы вам кое-кого представить, — сказала она.
Рядом с ней стоял крупный мужчина с венцом седых волос вокруг лысины на макушке, Хартунг тут же его узнал.
— Господин Горбачев позже скажет приветственную речь.
Две большие теплые ладони сжали его плечи.
— Добрый день, господин Хартунг, — по-русски сказал Горбачев. Переводчица, стоявшая чуть позади, синхронно вторила ему по-немецки.
— Добрый день, — сказал Хартунг.
Он посмотрел на родимое пятно на лбу Горбачева. Оно оказалось намного бледнее, чем на фотографиях, но, вероятно, оттого, что его кожа была удивительно желтой.
— Я слышал, вы хорошо владеете русским, — сказал Горбачев.
— Ну, я могу сказать, что в Берлине много достопримечательностей и что вчера я ходил в зоопарк с пионерским отрядом. Не знаю, можно ли это назвать владением языком.
— Неплохо для начала, хотя пионеры у нас стали редкостью. Прямо как и герои. — Горбачев подмигнул Хартунгу, отпустил его плечи и скрылся в толпе, где сразу же столкнулся с Вишневским, который был уже без бороды, отчего его трудно было узнать.
Зато к Хартунгу подошла Натали.
— Ну надо же! Мой отец беседует с великим историческим деятелем! Выглядишь довольно свежо, — сказала она.
— Ты же знаешь, железнодорожники…
— …несгибаемы, как рельсы, да-да, пап, я знаю.
Хартунг улыбнулся.
— Ландман только что извинился. За себя и своего брата.
— Который костолом?
— Да. Он выгладит очень подавленным.
— Возможно, сейчас самое время отправить ему одно из видео с татуированной блондинкой.
— Натали!
— Ладно, не буду. Ты волнуешься?
— Как никогда в жизни.
— Все будет хорошо, тебе всего лишь надо прочитать текст. И не забудь упомянуть свою дочь, без которой ты бы не стоял на этой сцене.
Хартунг обнял Натали, поцеловал ее в лоб и увидел маленькие желтые крапинки в карих радужках
— Что такое, пап? Ты странный.
— Я просто рад, что ты здесь.
Специалист по протоколу отвела Хартунга в соседнее помещение, где он мог спокойно подготовиться к выступлению.
— У вас десять минут, — сказала она.
Сердце Хартунга норовило выпрыгнуть из груди. Он осушил бокал шампанского, который держал в руке все это время. Но волнение только усилилось. Он попытался подумать о чем-нибудь, что бы его отвлекло. Беата говорила, что мозг подобен маленькому ребенку, которого необходимо все время занимать, желательно всякими абсурдными, нелепыми вопросами.
Обычно Хартунг не испытывал дефицита в нелепых вопросах, но сейчас, когда они были так нужны, он не мог придумать ни одного. Вместо этого он подумал о рыжих локонах Антье Мунсберг, которая предупредила его, что церемонию будут транслировать по телевидению в прямом эфире. Теперь его волновал вопрос, сколько миллионов людей будут на него смотреть. Надо ли выпить побольше воды, чтобы во время выступления не пересохло в горле? Может ли пересохнуть в горле настолько, чтобы стало невозможно говорить?
На мониторе, висевшем на стене, он увидел канцлера. Она говорила так спокойно и размеренно, что он решил просто послушать ее.
Пришла дама, следившая за соблюдением протокола, и отвела его в зал заседаний, залитый холодным светом софитов. Полукруглый партер и верхние ярусы были заполнены зрителями. Хартунг поднял взгляд на стеклянный купол, похожий на покидающий Землю космический корабль. Канцлер закончила речь, аудитория зааплодировала, двое служащих сопроводили Хартунга к трибуне. Он прошел вдоль первого ряда, где сидели почетные гости, и среди них узнал федерального президента, президента Франции и Горбачева, который ему улыбнулся.
Хартунг прочистил горло, провел пальцами по синей папке, в которой лежал текст его речи. В голове пронеслись воспоминания: Катарина Витт с прической принцессы, толпа шумных репортеров, волосы Паулы, развевающиеся на ветру от проходящего поезда, накрашенные глаза Тани, ухмылка костолома. Так, должно быть, и выгладит смерть, подумал Хартунг. Жизнь проносится перед глазами, прежде чем наступит конец. С тех пор как Михаэль прочитал письмо Паулы, он знал, что к чему все придет. Что этот момент неизбежен и он станет его гибелью. И искуплением. Хартунг почувствовал прилив сил, ноги перестали дрожать, он даже сумел сделать глоток воды, после чего отложил в сторону синюю папку и заговорил:
— Дамы и господа, сегодня вы ожидали увидеть здесь героя. Человека, который в нужный момент поступил правильно ради чего-то большего, чем он сам. Но я вынужден вас разочаровать. Я не являюсь этим человеком. Я вам солгал.
По залу пробежал удивленный ропот, Хартунг увидел вопрос в лице федерального президента, кто-то нервно закашлял и зашаркал ногами.
— Я рассказывал вам историю, местами правдивую, местами частично правдивую, местами полностью выдуманную. За это я хочу попросить у вас прощения.
В зале послышалось взволнованное перешептывание, потом снова все стихло.
— Вам наверняка знакомы мечты о громкой славе, или несметном богатстве, или невиданном успехе. И желательно, чтобы все сразу. Так вот, это обрушилось на меня несколько недель назад. По случайному стечению обстоятельств, которое можно было бы назвать недопониманием — хотя, скорее всего, это было намеренное недопонимание, — я в один момент стал знаменитым, по своим меркам невероятно богатым и безумно успешным. Когда я был еще ребенком, моя бабушка Берта говорила, что у лжи короткие ноги. Наверное, все бабушки говорили это своим внукам. Но я воспринял эту фразу буквально и думал, что у тех, кто врет, на всю жизнь остаются тощие детские ножки, и такая перспектива еще долго меня пугала. А сейчас я обнаружил, что чем обширнее, разнообразнее и красочнее была моя ложь, тем длиннее становились мои ноги. Уверяю вас, я еще никогда в жизни не продвигался вперед так быстро и еще никогда не наблюдал мир с такой высоты. Вы, наверное, спросите, зачем я это рассказываю. Почему не удрал по-тихому вместо того, чтобы портить торжественную церемонию своей пустой историей? Так вот я вам скажу: я полюбил одну женщину. А она полюбила меня. Но, получается, она полюбила героя,
