Фома.
— Завтра выходите, Леонтий за старшего! — объявил я. — В Пскове увидимся!
— А чего случилось такое? — спросил старшина.
— Слово и дело государево! — крикнул я, уже уезжая прочь.
Поехал на рысях, распугивая прохожих. Сходу переходить на галоп просто нельзя, срываться с места в карьер это только выглядит эффектно. Заводные бодро бежали следом.
Дорогу как раз припорошило снежком, грязь замёрзла, так что можно было ехать быстро, а не шлёпать по жидкой грязи. Ехал я той же дорогой, через Ржев, разве что собирался повернуть на Можайск, а не ехать в Москву.
Мчался я почти без остановок. Останавливался только для того, чтобы перекинуть седло на другую лошадь, но проехать много за этот день всё равно не успел. Миновал только две ямских станции и остановился на третьей, когда уже начало темнеть. Лошадям требовался отдых, да и я от постоянной скачки тоже утомился, чувствуя, как болят ноги и отбитая задница.
Пока скакал, в голове набатом гудела мысль «надо успеть», но как только я вошёл в жарко натопленную почтовую станцию, где можно было остановиться и переночевать, то меня сразу же начали терзать сомнения. Как мне попасть к царю и царице? Как распознать отраву? Как, в конце концов, лечить? Ответов не было.
Ладно, эти вопросы надо будет решать уже там, в Можайске. Пока же я занялся более насущными делами. Спустился в зал, заказал себе поесть. После целого дня на одних сухарях хотелось похлебать горяченького.
Дородная кухарка налила мне полную тарелку щей, и я уселся в уголке, лицом к двери, чтобы видеть всех входящих. Так мне было спокойнее. Когда щи я почти доел, чувствуя блаженное тепло в животе, в ямскую избу ввалились ещё пятеро путников.
Вид у всех пятерых был не то чтоб откровенно разбойный, но и на торговых людей они походили слабо. Все при оружии, с топорами и дубинками за поясами. Взгляды цепкие, холодные. Меня срисовали сразу же, едва вошли, как и то, что я их тоже увидел.
— Исполать вам, хозяева, — сказал их старший. — Чего гостей не встречаете?
— Дык… Темно ужо, не ждём никого, — сказал в ответ почтовый служащий.
— А мы к вам спешили, по темноте добирались, — сказал нежданный гость. — Поужинать-то осталось чего?
— Щи, — сказала кухарка.
— Хоть уд полощи, — тихо проворчал один из гостей.
Остальные заржали. Я почувствовал, как начинает нарастать напряжение, неприятное, скверное. Эта пятёрка явилась сюда неспроста. Я на всякий случай поправил кистень в рукаве и подвинул саблю поближе. На станции до их появления я был единственным гостем.
— Проходите, гости дорогие, рассаживайтесь, уж накормим вас, чем Бог послал, — спешно забормотала кухарка, пытаясь разрядить обстановку.
Я сделал вид, что всецело поглощён ужином, но всё равно чувствовал на себе пристальные взгляды то одного, то другого визитёра. Поганое дурное предчувствие звенело тоненьким колокольчиком всякий раз, когда кто-то из них обращал на меня внимание.
Что-то мне подсказывало, что это по мою душу. Преследовали от самых Великих Лук, не иначе. Вот только я с тремя конями двигался быстрее, а им приходилось останавливаться на отдых, и поэтому я добрался до этой станции раньше.
Но нападать первым нельзя. В конце концов, я мог и ошибаться на их счёт, так что придётся ждать первого шага с их стороны.
Все пятеро уселись за стол, кухарка быстренько выставила на стол щи, хлеб. Ложки у всех имелись свои, и мужчины принялись за еду, изредка поглядывая на меня. Я поднялся, вернул посуду хозяевам.
— Сейчас вернусь, — сказал я кухарке.
Я накинул сверху меховой налатник, нахлобучил на голову шапку, пригнулся, выходя через низкую дверь.
На улицу опустилась тьма, только звёзды, густо рассеянные по небосклону, сверкали в вышине, заставляя свежевыпавший снежок искриться. Это было даже красиво, если бы у меня было время любоваться красотами.
Лошадей своих эта великолепная пятёрка тоже завела в конюшню, значит, ночевать будут здесь же. А вот мне спать в компании пятерых незнакомых головорезов было как-то неуютно. Я сходил до ветру, подышал немного свежим воздухом. Ночь выдалась довольно тёплой, и я решил спать не в избе, а на сеновале. В налатнике и шапке должно быть нормально.
Я зашёл в избу, мельком глянув на ужинающих гостей, забрал свои вещи, шепнул хозяйке, что пойду спать на сеновал. Возражений не встретил.
Сеновал здесь находился над хлевом, на втором этаже, и я забрался туда по узенькой приставной лестнице, которую поднял за собой. Одуряюще пахло разнотравьем, из хлева поднималось тепло, не настолько, чтобы спать раздетым, но достаточно, чтобы не замёрзнуть ночью, так что я зарылся в стожок сена и устроился поудобнее, положив саблю рядом с собой. Вряд ли, конечно, ко мне кто-то полезет ночью, но предосторожность лишней не бывает. Особенно если знать, что моей смерти хотят влиятельные люди.
Спал я беспокойно и чутко, просыпаясь на каждый шорох, но в целом ночь прошла спокойно, и с рассветом я спустился на двор. Медлить было нельзя, однако я не устоял перед соблазном горячего завтрака, а пока я завтракал, вся пятёрка, уплатив за еду и ночлег, уехала прочь.
Стало даже как-то спокойнее. Я оседлал отдохнувшую за ночь кобылу, привязал к седлу поводья заводных лошадей, расплатился с хозяевами и снова помчался на восток, к Можайску, где вынужденно остановилась царская чета.
В этих местах дорога была широкой и наезженной, тракт шёл до самой Москвы, и по нему регулярно гоняли и посыльные, и бродили паломники, и ездили местные крестьяне. А ещё он был сравнительно безопасным, потому что татары сюда не добирались, только если во время особо крупных набегов, а лесные разбойники не рисковали зря, потому что и великолукский, и торопецкий, и ржевский воеводы регулярно отправляли сюда конные патрули, вынуждая татей держаться подальше от тракта и выбирать другие кормушки.
Но едва лишь почтовая станция скрылась из виду, как меня снова посетило неприятное предчувствие, тот самый колокольчик. Я даже перешёл с рыси на быстрый шаг, и не зря. Дорогу мне заступили пятеро вчерашних постояльцев, с дубинками и топорами наготове. Поджидали на тракте, не иначе.
И место для засады выбрали удачное. С одной стороны крутой склон, с другой — заросли кленовых кустов.
— Стоять! — рыкнул их старший. — Сотник Злобин?
— Прочь с дороги! — приказал я, резко натягивая поводья.
— Привет тебе. От князя, — осклабился он.
И все
