кто тебе в Цоре кукурузу даст? — сказала Яци, выбирая себе ягоду покрасивее из блюдца с черешней. Маралбег оказался в сложном положении, он несколько раз попытался этой неадекватной девушке объяснить, что он идёт от её отца, она его прерывала. Он направился к выходу, но у калитки остановился и решил сделать последнюю попытку.
— Яци ведь вас зовут, вот видите, я ваше имя тоже знаю, вы поверьте мне… я взрослый человек, не буду врать, тем более ваш отец знает меня…
— Не верю, глаза нехорошие у тебя, они у тебя косые, — сказала Яци и нагло посмотрела на Маралбега.
— Неудивительно, что вы мне не верите. Ваш тухум Горгиял не верует во Всевышнего Аллаха, который вас создал, косому бухадару из Джурмута по имени Маралбег что ли вы поверите? Будьте вы прокляты, — захлопнул Маралбег калитку Горги и отправился на базар. Больше о них мне ничего не известно, — сказал отец.
Джурмут в годы лихолетья
— О Горгил Башире, который во время революции прятался в Джурмуте от большевиков, были другие воспоминания в Джурмуте. Выходит, что он сын того вероотступника Горги, — говорит отец и окунается в воспоминания, как известный просветитель Магомедмирза Мавраев из Чоха и Горгил Башир из Белоканы бежали из охваченного революцией Дагестана и прятались от преследования новой власти у нас, в Джурмуте.
— Они пришли к нам поздно осенью, перевал был закрыт снегами.
Сидя с джамаатом на годекане, они с тоской смотрели на снежные вершины дальних гор, с нетерпением ожидая, когда откроется перевал и они смогут спастись, бежать в Грузию, а оттуда — в Турцию. Отдалённость Джурмута и плохие дороги гарантировали, что преследователи если и доберутся сюда, то очень нескоро.
Горгил Башир, говорят, был легкомысленный, болтливый человек. Снова и снова рассказывал о своём богатстве в Цоре: об отарах овец, о табуне лошадей, стаде быков, больших землях и огромных домах. Мавраев тоже был очень богатым человеком для своего времени. Владел виноградными плантациями, консервными заводами, кинжальным заводом, кожевенной фабрикой и много чем другим. Но утраченные богатства свои не перечислял, ничего не рассказывал, всё время молчал.
Как-то на годекане Башир вновь завёл рассказ о своём хозяйстве. Один из стариков спросил у Мавраева:
— У тебя что-нибудь забрали большевики, Мухаммадмирза? Видишь, сколько всего потерял Башир — стада, отары овец, табуны лошадей и земли?
Чуть помолчав, Мавраев почесал затылок и бросил:
— Стоимость одной бумаги для печати, что там осталась, и то больше была. Это я уже не говорю про остальное.
— Что? Какая ещё бумага? — заинтересовались горцы.
Они представить себе не могли, что бумага может стоить больше отары овец, табуна лошадей и стада быков. А у Мавраева, оказывается, была в Дагестане единственная типография и много тысяч тонн белой бумаги. Мавраев был хорошо образованным и информированным человеком. Он не мог не знать, что вытворяют большевики в Петербурге, в остальной России, и какова участь богатых людей. Это были 30‑е годы ХХ века, в стране начался красный террор. Забирали всё, что имели, раскулачивали, отправляли в Сибирь, расстреливали. Надо было спасти себе жизнь. В Анжи, в Темир-Хан-Шуре и в Нагорном Дагестане была установлена советская власть — за исключением отдалённых труднодоступных районов, таких, как Цумадинский, Цунтинский и Тляратинский. Поэтому он пришёл к нам в Джурмут.
— В Джурмуте у Мавраева знакомый был, Рамазан Мусаласул Мухаммад из Чорода. Они то ли в Чохе, то ли в Согратле вместе учились, оказывается. Сам Рамазан Мусалав (так называли его в селе) был зажиточным крестьянином. Были у него земли, овцы, пчёлы, он занимался торговыми делами в горах и в Цоре. Когда Мавраев пришёл к нему, то застал у Рамазана Мусалава другого гостя — Горгил Башира — беглеца из Азербайджана. Тот и поведал Мавраеву, что и в Азербайджане утвердилась советская власть, потому он и убежал от большевиков в горы. Известие это в буквальном смысле подкосило Мавраева. Рамазан Мусалав гостей успокоил, до весны продуктовых запасов хватит, а потом перевал откроется, придут первые вести из Цора, и там уже посмотрим.
«За наше село и людей вы не беспокойтесь, ни один человек отсюда не выдаст вас чекистам — народ наш благородный», — успокоил гостей Рамазан Мусалав.
Худо-бедно они пережили длинную снежную зиму в Джурмуте. Два капиталиста, когда-то евшие лучшую еду, купавшиеся в шелках и золоте, жили в небольшой комнате джурмутского крестьянина, спали на деревянной тахте и ели, чем делился хозяин.
Наступила долгожданная весна. Открылся перевал. Ждали новостей и гостей из Цора, нельзя было вслепую направляться туда без дополнительной информации. Вскоре выяснилось, что Азербайджан прочно в руках большевиков, а в Грузии ещё хаос. Это известие очень обрадовало Мавраева. В одну весеннюю ночь на хороших конях с полными хурджунами еды и необходимой в пути одежды Мавраев и Рамазан Мусалав направились в Цор. Им надо было, проследовав по лесам Азербайджана, спуститься через перевал, а дальше уже лежала дорога в Грузию, по которой Мавраеву предстояло отправиться самому. Рамазан Мусалав проводил его и вернулся. Дальнейшая судьба Мавраева неизвестна. Было много легенд в горах, — сказал отец. — Многие думали, что он через Грузию направился в Турцию и живёт там со всеми мухаджирами.
Но мне, молодому студенту филфака ДГУ, рассказывал о нём ныне покойный мой преподаватель, фольклорист, собиратель легенд, поговорок и пословиц Дагестана Александр Фёдорович Назаревич. Не помню, каким ветром занесло Александра Фёдоровича в Среднюю Азию, но там произошло вот что. Как-то на базаре Бухары, где он покупал то ли черешню, то ли вишню, Назаревич почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Обернувшись, увидел старца, сквозь толпу внимательно разглядывавшего его. Когда глаза их встретились, старик отвёл взгляд, заторопился, стал собирать свои покупки. Было в нём что-то знакомое, но не смог Александр Фёдорович сразу вспомнить, где видел это лицо. Тот же больше ни разу не посмотрел в сторону Назаревича. И, когда Александр Фёдорович подошёл к нему, он повернулся спиной, возясь с рюкзаком, будто что-то завязывает. Но через мгновение повернул голову и тихо бросил через плечо:
— Молча следуй за мной…
— Я шёл за ним, а он всё время незаметно осматривался, как человек, привыкший к осторожности и умеющий распознать слежку, спиной почувствовать холодный и цепкий взгляд сыщика, — рассказывал Александр Фёдорович.
По роду своей деятельности они с Мавраевым часто сталкивались и хорошо знали друг друга в Дагестане. Как и предполагал Назаревич, Мавраев не пошёл в безлюдное место, напротив, они пришли туда, где ходило много народу. На улице был небольшой скверик, а в скверике — две лавочки, стоящие спиной друг к другу. Расстояние между ними было несколько метров. Мавраев показал место, куда сесть Назаревичу, и сам сел спиной к нему. Ещё раз осмотревшись, он сказал, не поворачиваясь к собеседнику:
— Александр, я тебе как
