прикусил язык.
Больше они не разговаривали.
За последующие полчаса Харинов зашил три колотых раны: одну на животе и две на спине. Использовал для этого биосиновую шовную нить. Рассасывающаяся нить – лучший выбор, учитывая, что они могли надолго застрять в этом таежном чистилище. Нападавшие использовали оружие с коротким клинком, но это, скорее всего, было довеском, потому что основной удар, превративший бойца в тряпку, сделанный чем-то тяжелым, пришелся на переносицу и глаза.
И с этим уже ничего нельзя было сделать. Во всяком случае не на острове. Но как бы то ни было, Харинову приходилось впервые на своей памяти штопать не мертвого, а живого.
Марьятта наблюдала за его работой со странной смесью уважения и ненависти. Словно она уже видела подобные действия, только исполнял их крайне ужасный человек.
Когда со швами было покончено, Харинов растолок на сверкающем медицинском шпателе две таблетки дицинона и заставил Виктора разжать челюсть.
– Это остановит кровотечение. Должно. – Подумав, Харинов добавил: – Я надеюсь на это.
Наконец Виктора полулежа разместили на ворохе веток. На животе и под спиной у него разместили гипотермические пакеты, охлаждающие раны. Больше ничего полезного в саквояже не было.
Измотанный и вспотевший, Харинов отсел подальше, чтобы ненароком не задеть Виктора, а заодно чтобы собраться с мыслями. Необходимо было вернуться в селение уродов и, размахивая карабином, а то и постреливая, найти остальных. Опять вспомнилось, как он накануне смотрел ужастик.
Харинов хохотнул. Он и правда думал, что на острове их будет поджидать сам дьявол?
– Марьятта, что сделают с остальными?
Девушка подняла на патологоанатома злые глаза. Со стороны могло показаться, что она стерегла Виктора, но на самом деле она разглядывала его лицо. Ту часть, что не была присыпана грязевой маской.
– Мужчин принесут в жертву Красному Амаю, а женщин швырнут в Яму Ягнения. А там все будет зависеть только от них. С чужаками лишь так.
– Господи, в ту самую яму? Господи. Господи! Я должен вернуться. – Харинов вскочил и заметался. – Лина, господи боже мой! – Он умоляюще посмотрел на девушку. – Ты меня отведешь? Пожалуйста. Я, знаешь ли, не силен в ориентировании на местности. Порой и туалет в торговом центре найти не могу.
– Только если ты мне поможешь, человек по имени Харинов. – Марьятта поднялась. Ее глаза блестели. – Ты меня разрежешь. Здесь. – Она показала себе куда-то в область промежности.
Рот Харинова открылся и захлопнулся. Нетрудно было догадаться, что она хотела. Марьятта была одной из жертв насильственной смены пола. Экотаоном – так их здесь называли. По крайней мере, так их окрестила Марьятта, когда Харинов упомянул баню, вкратце рассказывая о своем бегстве из общины.
– Здесь нет условий для этой операции, девочка, – соврал он.
– Тогда дай мне скальпель, и я все сделаю сама. Это ведь будет быстро, да? Иначе я не отведу тебя в общину.
– Да, это будет быстро, – устало согласился Харинов.
Он уже принял решение и не станет ждать. Раскрыв саквояж, извлек их него пузырек антисептического раствора, скальпель и бинт. Подумал и взял пластырь для сорванного ногтя девушки. Протянул все это Марьятте. Девушка схватила их с необъяснимой одержимостью, едва не порезавшись. Смотрела она при этом только на молчаливого Виктора.
– Я… я сейчас снова стану женщиной, и мы займемся любовью, да, Виктор Черкашин? Ты ведь говорил, что я – красотка, так? Что у меня приятный голос, верно?
– Он умер, – сказал Харинов, – но ты все равно можешь сделать это. Мне пора.
Он закрыл саквояж и подобрал карабин. Выбрался из кустов и побрел по песку в сторону подъема, тянувшегося среди лиственниц. Позади закричал зверь, которому только что капканом отхватило лапу. Другого сравнения на ум не приходило, настолько леденящим и жутким было рыдание Марьятты.
Вскоре за спиной заслышался топот, и Харинов невесело улыбнулся. По крайней мере, он вернется в этот котел не один, а с Марьяттой. Даже если бы некая сила в этот миг шепнула ему, что он умрет, так и не преуспев в своей спасательной миссии, он бы все равно продолжил шагать.
И он шагал.
46. Шемхамфораш
Продвижение по вулканической «глотке» продолжалось около десяти минут, и за то время фигуры в рясах не обмолвились и словом. Назар отрывался по полной: хрипел, орал, пускал кровавую отрыжку. Симо по большей части молчал, лишь иногда вскрикивал, когда его перекладывали на плечах. Боль, стягивавшая внутренности к желудку, превратилась в огонь маяка. И каждый взгляд этого жуткого фонаря окунал в забытье.
Наконец тряска прекратилась, и фигуры внесли мужчин в небольшой, созданный природой зал. Горели свечи. Несмотря на непрестанное желание подтянуть конечности, будто умирающий паук, Назар огляделся. Получилось так себе, но этой малости хватило, чтобы понять, что именно здесь черти плясали джигу или что там у них было в ходу.
Зал представлял собой сборище клишированной атрибутики, которая со стороны могла показаться декорацией к малобюджетному ужастику. Этакая мрачная лакуна в душе́.
В первую очередь в глаза бросался трапециевидный алтарь. Причем не пустой. На нем лежал труп – голая женщина, утратившая в смерти возраст. Веки ее напоминали сплюснутый пластилин. Бока были черными, словно страшный пожар нанес мазки. Толстые ноги – раскинуты, являя мерзкое, слипшееся естество.
В изголовье алтаря стояли две крупные свечи: черная – слева и белая – справа. На стене, прямо над алтарем, висело полотнище с намалеванной рожей козла, взятой в красный круг. Размахивать такой безвкусицей не погнушались бы и в аду.
Симо и Назара с издевательской бережностью опустили на лежаки, повторявшие контуры человека, принявшего позу зародыша. Еще два лежака, по краям, остались свободными.
«Вряд ли еще кто-то к нам присоединится. В прихожей были только мы с Симо. Как нехорошо», – справедливо рассудил Назар и зашелся в визгливом смехе.
Фигуры разбрелись по залу, и то, что сперва выглядело хаотичным, спустя мгновение обрело смысл. Все заняли места в соответствии с неким строгим порядком. У алтаря завозился «проповедник», тогда как «аудитория» выстроилась перед ним, держась друг от друга на незначительном расстоянии. Одна из фигур встала на караул у концертного гонга.
«Проповедник» взял с атласной подушки ручной колокол. Ухватился за «язык». Прозвучал первый удар, послав пронзительную звуковую вибрацию в пространство. Последовали еще семь ударов, и после каждого «проповедник» поворачивался в один из углов зала, обозначая этими действиями некий октагон.
Затем тьма сгустилась, став шипящей и дикой. По крайней мере, так показалось Симо, пытавшемуся в этот самый момент свалиться с лежака. Но это было не легче, чем вкатить по снегу здоровенный
