Моя-то уже готова. Да и что он знает о нем? А если что и знает, так и то в передаче Павла Сергеевича.
Да! Павла Сергеевича проводили вторично на заслуженный отдых. Он сказал, как всегда, речь, расчувствовался, заплакал даже. Обнял меня и прошептал на ухо:
— Эх, вы… ребятки… А я вас так, в душе, любил…
И сказал, что на пенсии отдыхать, видимо, не будет. Сказал, что с открытием музея возглавит, вероятно, его коллектив.
Но это вряд ли. Всего вернее, будет музей существовать на общественных началах. Хотя, конечно, как сказать… Если судить по обилию интересующихся творчеством нашего земляка… Они, приезжая, довольно-таки высоко ставят его картины. По их словам получается, что он чуть ли не в первых рядах наших живописцев!
Вспоминаю я его. Вспоминаю часто. Вот ведь как повернулось? Был бы жив — и ВэИ бы не загородил — как пить дать… А теперь совсем другой оборот. Теперь музей. Теперь слава. Вот так. Так-то, значит. Когда с умом…
Что бы еще вам сказать? Да! Посадили Пашку. Я имею в виду Пашку Палача. Он заработал свое. И доказательства, представленные на суде Колей и мной, уличили его полностью. Оказывается (мне потом Авдеев рассказывал, как оно было дело), оказывается, в Тришкином Кусту он прятал наворованное…
И еще одна, совсем маленькая деталь. Кое-кто совершенно конфиденциально утверждает, что в тот день, когда ушел от нас Алексей или… тот человек, которого мы проводили под его именем, — Пашку Палача видели дважды. Первый раз в компании Прохожева. А через час еще будто бы успели заметить рядом с шофером в кабине автомашины, которая ровно сорок пять минут спустя сбила Тарлыкова. Ну… или того, кого теперь принято называть Тарлыковым.
Если это хоть в какой-то степени правда, то я могу сказать с удовлетворением, что лично позаботился, чтобы порок был примерно наказан. Павел Сергеевич намекнул Коле Авдееву про воровские дела Пашки Палача и указал точное место. Коля поделился со мной. Потом Павел Сергеевич меня как-то чисто случайно натолкнул на одну любопытную мысль… Да я, собственно, и сам так решил: коли уж нельзя доказать, что совершено убийство друга, тогда, по крайней мере, преступника следует наказать за воровство! И выступил на суде. Так что теперь Палач надолго упрятан — и ни одна собака его теперь не достанет оттуда.
Нет!
Вас, разумеется, беспокоит, что же сталось с теми семью памятниками, привезенными в один день в Покровское? Отвечу. Вопрос несложный. Вопрос был решен очень просто: открытый уже сохранили на прежнем месте, а другие раздали остальным шести колхозам — как раз весь район, как оказалось, за одну ночь и обеспечили.
В праздничной торжественной обстановке произвели открытие обелиска у покровского оврага. Присутствовало много народу. Выступили: Геннадий Васильевич Зарывалин, Виктор Семенович Дариков, Павел Сергеевич Прохожев. От имени яшкинцев-ветеранов с коротким словом благодарности и напутствия обратился к односельчанам Лукьян Яковлевич Бореев.
Кстати, список имен, украсивший этот памятник, был в последнюю минуту дополнен. Туда внесли фамилии бойцов из зенитного расчета, оказывается, геройски погибшего в короткой ночной схватке с вражеским десантом. Это все Коля установил. И описал потом в своей книжке. Не смог он только выяснить, как звали геройски погибшего старшину-интенданта. О старшине этом больше ничего не известно. Старшина — и все. А так, понятно, на памятниках не пишется. Поэтому и не стали никак писать.
А сам памятник… О! Это целая история. Оказывается, делали его сразу после войны. Собирали по копейке, кто сколько подаст: кто деньги медные принес, кто тряпку какую-нибудь, кто хлеба… Это все Лукьян Яковлевич неожиданно вспомнил: он-то и ходил по деревне с шапкой.
А когда начали заново открывать — тут сначала никто ничего не понял. Крики, вопли… Такой тут вой поднялся: старухи крестятся, целуют нас, плачут, благодарят… Еле-еле мы их успокоили и ввели, так сказать, в рамки.
Словом, все получилось прямо-таки замечательно. Жаль только, не смог побывать на открытии Савелий Лукич. Савелий Лукич как раз находился в это время под следствием. Но отделался он, надо сказать, легким испугом. Учитывая большой личный вклад, а также физическую травму, полученную им при восстановлении памятника, решено было передать его на поруки. Так что Савелий Лукич по-прежнему, можно сказать, живет и здравствует. Да еще и на свободе.
Яшкинскую школу закрыли, поскольку в ней отпала необходимость: дети ученического возраста (а их всего-то пятеро) посещают теперь Покровскую среднюю школу. Ну а в старом, обветшавшем здании, ныне уже отремонтированном, размещено овощехранилище, маленький коллектив которого возглавил Игорь Николаевич Горюев.
Вот, пожалуй, и все новости… Скажу лишь несколько о себе. Недавно мне дали квартиру. И наконец-то повысили в должности. Вот заканчиваю писать. И сразу же, не откладывая в долгий ящик, сажусь составлять планы. Виктор Петрович уже и так какой день косится, — что это я, дескать, там строчу по вечерам. Не хватало, чтобы он заглянул и прочитал…
…Прошло время. Я просмотрел свои записи и понял, что у меня нет больше никаких причин скрывать от вас некоторые обстоятельства из жизни моего героя.
Как вы и догадались уже, наверное, Алексей Тарлыков оказался жив. Правда, и эту последнюю новость я сообщаю вам с некоторой долей осторожности. (Вдруг потом выяснится обратное?) Однако на сегодня я не могу не верить профессионалу-краеведу, кандидату исторических наук. А именно таковым является теперь Николай Авдеев-Зворынский. Он-то как раз и рассказал мне все недавно.
Как выяснилось, Алексей обязан Павлу Сергеевичу если не жизнью, то здоровьем. Это душка Павел Сергеевич подобрал его на яшкинской дороге незадолго до гибели человека, которого мы все, ошибочно и абсолютно необоснованно, приняли за Алексея Тарлыкова. Это он, милосердный Прохожев, из одного только чувства сострадания похлопотал и определил Алексея в областную специализированную лечебницу. Конечно, легкомысленно было бы надеяться на возвращение разума! Хорошо уже, радовался Николай, что больной, переживший столько потрясений, стал теперь тихим, покладистым, ровным в отношениях с окружающими его людьми. Хотя приходится только сожалеть, что дар речи им навсегда потерян. Наверное, он многое чего мог бы порассказать, но вместо этого издает какие-то невнятные звуки, машет руками, после чего плачет, как правило.
Живет он в Барденевске, в своем родном городке. Здесь его, как говорят, держат за обычного городского дурачка, и потому отношение к нему, как издревле повелось, подчеркнуто деликатное и доброе. Его кормят, одевают и обувают, а когда он появляется на базаре в стареньком военном кителе с чужого плеча, в шляпе без тульи и разбитых офицерских сапогах, то неизменно
