он мне не сказал. Если бы артерия была задета, мы бы с ним тут не разговаривали, потому что я бы к этому моменту уже помер.
Он вздохнул, привычным движением перехватил скальпель и сделал надрез, расширяя рану. Я не заорал.
Было терпимо. В смысле, мне в жизни приходилось и худшие вещи терпеть, и физическая боль от огнестрельной раны этот список отнюдь не возглавляла.
Гриша отложил скальпель и взялся за щипцы, сноровисто засунув их внутрь раны. И я опять не заорал.
Ну, почти.
Только зашипел и зубами поскрежетал немного.
— А я-то надеялся, что ты сознание потеряешь, — сказал Гриша. — Так бы оно намного проще было.
— Шестерых еще прихвати с собой, — прошипел я.
— В следующий раз обязательно, — сказал он и снова задвигал щипцами в ране. — Ага, нащупал, с Божьей помощью.
За этим последовал еще один пароксизм ясной и ослепительной боли, а потом он вытащил щипцы и небрежно бросил пулю на пол и взялся за иглу. Всего несколько стежков, и дело было сделано.
Он принялся накладывать повязку.
— Жить будешь, — сказал он. — Сделал аккуратно, как мог, но шрам, конечно, останется, но у тебя их и так целая коллекция.
— И ее жемчужиной он точно не будет, — сказал я. — Спасибо, Гриша.
— Пожалуйста, — сказал он. — С рукой что?
— Царапина.
Он продезинфицировал рану и наложил еще одну повязку.
— Надо ли мне говорить про постельный режим, покой, обильное питье и прочее, что ты уже и так должен бы знать?
— Не надо, — сказал я. — Тем более, что покой мне только снится.
— Времена такие, — вздохнул он. — Лихие времена.
Гриша откинулся на спинку стула, содрал с рук хирургические перчатки и бросил их на пол. Тоже довольно привычным жестом.
— Ирина мне о тебе раньше не рассказывала, —сказал он.
— Работали вместе, — сказала Ирина. — А не рассказывала, потому что Василия долго тут не было, да и случая не представилось.
Ну я-то ладно, а с этим отцом Григорием-то она когда успела познакомиться? Он ее духовник, что ли? Четыре года назад Ирина не показалась мне особенно религиозной, и совсем не каялась после того, как мы с ней согрешили…
Но люди меняются. Четыре года — довольно солидный срок, а учитывая потрясения, которые произошли со страной…
— Ладно, — сказал отец Григорий и строго посмотрел на меня. — Поведай мне свою историю, Чапай.
— А это обязательно? — я попытался сесть в кровати, но не нашел в себе достаточно сил. Через минуту еще раз попробую. — Мне так-то идти надо.
— В таком состоянии, сын мой, ты далеко не уйдешь, даже если я тебе позволю, — сказал он.
— Ты не понимаешь, Гриша, — сказал я. — У меня на спине нарисована мишень, и фигня может начаться в любой момент. Я не хочу подвергать вас лишней опасности, ведь будут стрелять в меня, а могут попасть в вас.
— И кто же, позволь спросить, тебе на спине мишень-то эту нарисовал? — спросил он.
— Это как раз часть той сложной и длинной истории.
— А времени у нас достаточно, — сказал отец Григорий. — Ирина, помнишь, где кухня-то?
— Конечно, Гриш.
— Поставь чайник, — попросил он.
Она кивнула и вышла, а Гриша снова повернулся ко мне.
— Я тебя не знаю, — сказал он, приглушив свой голос раза в три. — И не уверен, что хочу узнавать. Но Ирина — подруга моей жены, и моя тоже, и я не хочу, чтобы ты втравил ее в какие-то неприятности.
Прозвучало это как-то не слишком по-христиански. Довольно угрожающе прозвучало.
— Я тоже не хочу, — напомнил я. — Поэтому мне и нужно уйти.
— Кто тебя преследует?
— Люди, которые могут найти меня где угодно и когда угодно, — сказал я. — И которые уже проделали во мне эти две дырки.
Он покачал головой.
— Ты уходишь от ответа.
— Потому что я не хочу врать, а правде ты не поверишь, — сказал я.
— Ты помнишь, что разговариваешь со священником? Я верю в большого бородатого парня на небесах, так что и твою историю готов услышать.
Да и какого черта?
Хочет услышать историю? Так будет ему история.
— Я из будущего, — сказал я. — И меня преследуют хронодиверсанты из еще более отдаленного будущего.
И я вкратце пересказал ему мою историю, начиная с того самого вечера на пустыре в Люберцах. Пока я говорил, на кухне начал свистеть старомодный чайник, и Ирина вернулась в комнату, неся в руках поднос с чашками и сахарницей. Я улыбнулся ей, но не стал прерываться и, опустив все же некоторые подробности, закончил свой рассказ.
Замолчав, я откинулся на подушку и стал ждать, и ждать мне пришлось довольно долго. Гриша сидел, сжав кулаки, смотрел в стену и переваривал полученную от меня информацию.
Ирина тоже молча ждала его вердикт. Может быть, ради этого она и притащила меня именно сюда, а не отвезла в больницу, пока я был без сознания и не мог бы ей возразить.
— Сдается мне, что ты говоришь правду, — сказал, наконец, отец Григорий. — Или же твоя способность врать превосходит мою способность распознавать ложь, что весьма сомнительно.
— Есть еще вариант, что я верю в то, что я говорю, потому что я сумасшедший, — подсказал я.
Он покачал головой.
— Я по первому образованию психиатр, — при этих словах я бросил быстрый взгляд на Ирину, но та не смутилась и даже не отвела взора. — Конечно, сложно сказать наверняка без более серьезного обследования, но пока впечатление безумца ты на меня не производишь. До тех пор, по крайней мере, пока не пытаешься отсюда уйти.
— Здравомыслие и отвага, — сказал я.
Психиатр, военный, священник. Глядя на карьерные перипетии отца Григория, можно было предположить, что жизнь у него тоже была весьма интересная.
А он даже жениться умудрился. Мне вот так и не удалось…
Впрочем, какие мои годы?
Я снова посмотрел на Ирину.
— Выходит, что они пытаются тебя убить, потому что ты стоишь на дороге будущего?
— Скорее, создаю помехи, — сказал я.
— А ты не думал о том, чтобы просто отойти с дороги?
— Я мог бы рассмотреть такой
