вдруг осознала, как глубоко пала. Тогда осознание вины сверкнуло так ярко, что затмило фары встречной машины. Эта вина до сих пор со мной. Сейчас в церкви читают сорокоуст за упокой души Мики Саневой – пусть хоть она обретет покой и прощение.
Мы прошли еще немного и свернули на Остоженку.
– Знаешь, я жил здесь неподалеку, – заметил Денис, когда мы проходили мимо красивого желтого особняка, а вон в том доме – квартира моей любимой учительницы. Я иногда до сих пор захожу к ней в гости… Вон ее окно, третье справа… – он поднял голову и улыбнулся. – Смотри, у нее горит свет. Давай зайдем.
– Ты что? Без предупреждения? – я опешила.
– Говорю же тебе: это моя любимая учительница. Пойдем, пора тебя с ней познакомить! – но сначала он потащил меня в магазин, где придирчиво выбрал шампанское, мандарины, конфеты, нарезки…
И вскоре мы, с двумя полными пакетами, уже подходили к дому.
Денис набрал код по памяти – очевидно, и вправду бывал здесь часто, затем мы поднялись на третий этаж по широкой гулкой лестнице и позвонили в дверь.
– Вера Алексеевна тебе понравится. Знаешь, когда все случилось с моим отцом, она поддержала меня… – рассказывал Денис, а дверь, меж тем, открылась.
На пороге стояла довольно молодая женщина с мелкими, какими-то неприятными чертами лица, одетая в домашнее трикотажное платье с закатанными по локти рукавами.
Я покосилась на Дениса, но и он, похоже, был обескуражен.
– Вы к кому? – сухо спросила незнакомка.
– Где Вера Алексеевна? – Денис шагнул вперед, словно заслоняя меня от опасности. – Вы сами, простите, кто?
– Я – законная наследница, – ответила женщина, бросив на нас недовольный взгляд. – А вы…
Денис с минуту молчал, и только по тому, как резко обозначились на его лице скулы, я поняла, что ему плохо.
– Когда она умерла? – глухо спросил он.
– Четвертого декабря, две недели назад. А вы кто будете, молодой человек?
– Я ее бывший ученик, но, впрочем, неважно. Думали навестить… Вот, возьмите, – он протянул женщине сумки.
– Что это? – она, кажется, готова была захлопнуть дверь у нас перед носом.
– Просто гостинцы. Не беспокойтесь, не отравлено. Я же не знал, что вместо Веры Алексеевны застану вас, – не удержался от привычной шпильки Денис.
– Ну, проходите, выпьете чай. Я – Светлана, ее внучка, – новая хозяйка распахнула дверь пошире. – Проходите, она и вправду своих учеников любила. Помянем ее по-человечески.
Денис поколебался, но все же вошел. И я за ним.
Прихожая оказалась заставлена коробками.
– Убираю. Столько всякого хлама! – Светлана покачала головой. – Только представьте, тут не только бабушкины вещи, а еще с черт знает каких времен, еще бабушкиной приемной матери. И ладно бы что-то ценное, так одни бумажки. Целая коробка набралась! – она кивнула на один из ящиков.
– И что вы с ним собираетесь делать? – поинтересовался Денис. Я видела, что новая хозяйка ему не нравится.
– Что делать? Мне квартиру для продажи освободить надо. Не с собой же везти… – она пожала плечами.
– Знаете что, – Заревский поставил сумки на пол. – Мы, пожалуй, заберем эту коробку с бумагами. И пойдем, нам уже пора.
– Как хотите, – женщина брезгливо поджала губы.
Денис подхватил коробку, и мы вышли из осиротевшей квартиры.
– Ты – молодец, – я тихонько погладила рукав его теплой куртки. – Мне тоже она не понравилась.
– Ну что, – он оглянулся на меня, – тогда возвращаемся к машине. Поедем смотреть нашу законную добычу. Думаю, в любом случае, обмен оказался выгодный!
…В коробке и вправду оказалась уйма странных бумаг – чьи-то старые-старые тетради, значки давно уже не существующих организаций и… целый рукописный дневник. Взглянув на год, стоящий на первой странице, я испытала легкое разочарование. Почему-то мне казалось, что мы обнаружим сокровище, относящееся к началу прошлого века, а может, и к более ранним временам, но первая запись в толстой потрепанной тетрадке под коричневым клеенчатым переплетом не сулила ничего особо интересного: «Сентябрь, 1971 год», – было выведено красивым каллиграфическим почерком.
Но все же я стала читать дальше.
«Двадцать седьмое сентября, 1971 год.
Вот мне уже и семьдесят семь. Время летит незаметно, и мой срок на этой земле подходит к концу. Сожалею ли я об этом? Нет. Напротив, жду с большим нетерпением. Сейчас говорят, что загробной жизни не существует, моя воспитанница Верочка постоянно твердит, чтобы я завязывала с религиозными предрассудками. Никогда не была слишком религиозной, но ведь совсем без веры нельзя. Она одна и поддерживает меня сейчас.
Так уж сложилось, что самые близкие мне люди уже не здесь, и расстаться с надеждой встретиться с ними там слишком мучительно. Здесь осталась одна Верочка. Помню, как нашла ее в далеком сорок третьем – испуганную, тощую, как скелет, с огромными глазами. Она, словно зверек, жалась в развалинах и вздрагивала от каждого звука. Теперь Верочка, слава Богу, уже давно взрослая. Сама работает учительницей – пошла по моим стопам. Но оказалась гораздо счастливей меня, завела семью, родила детей… Больше она в моей опеке не нуждается, так что пора бы мне уже и на покой.
Признаюсь, я давно мечтала о смерти, но оказалась словно заговоренная – смерть вечно ходила поблизости, но не притрагивалась ко мне и пальцем. Ей было достаточно той жатвы, что она собирала вокруг… Война, революция, последующие тяжелые годы… и снова война. Это словно проклятье, навек связавшее меня кровью. Каждый раз я молилась о том, чтобы умереть, и каждый раз смерть избегала меня.
Потому что я уже была мертва.
Моя жизнь закончилась ровно пятьдесят восемь лет назад, в сентябре тысяча девятьсот тринадцатого.
Двадцать седьмого сентября. Ровно в этот самый день.
В этот день, спасая меня, погиб единственный человек, которого я когда-либо любила.
Мне не нужно закрывать глаза, чтобы увидеть его живым, таким, каким он был тогда. Его мягкие серые глаза, темные волосы, тонкие франтоватые усики. Таким был мой Денис»…
Оторвавшись от дневника, я вздрогнула, словно обожглась, и быстро посмотрела на Дениса Заревского, возящегося с другими бумагами.
– Все хорошо? – он поймал мой взгляд и насторожился.
– Да. Я тебе потом расскажу… – отмахнулась я и поспешила вернуться к клеенчатой тетрадке.
«На меня напали из засады, а он прискакал на помощь и обманул меня, отправив в безопасное место.
В то время я была молодой эгоистичной дурой и не сразу сообразила, что происходит. А когда сообразила, оказалось уже поздно.
Я вернулась к месту нападения с жандармами. Когда я ворвалась в участок, они долго не хотели со мной ехать, однако им пришлось.
