втиснуть в исходящую судорогами плоть обратно.
Темной берлоги больше не было.
Только свет, льющийся с потолка из каких-то утопленных в блестящей белой плитке ребристых ламп. Лучи его, в отличие от тех, что давали даже самые лучшие светильники в покоях базилевса, были исполнены не трепещущим огненным дрожанием, а ровным негасимым сиянием. Каковой не мог дать ни один источник в известном Тверду мире.
Мысль об этом даже заставила позабыть о рвущей руку боли.
— Все-таки я попал сюда, — звуки давались горлу тяжело, словно были вполне себе овеществленными колючками, корябающими гортань. — За Камень.
— Ты — в заднице, — вдруг послышалось раздраженное ворчание как раз с той стороны, откуда волнами накатывала угнездившаяся в руке боль. — Но если не перестанешь дергаться, то да, возможно, окажешься в Ирии.
Голос явно принадлежал Проку, но звучал столь уверенно, будто и не его бездыханное тело только что Тверд волок через весь лес. Правда, убедиться в том, гильдиец это или какой-то колдовской морок, кентарх не смог. Голова оказалась закреплена на какой-то специальной подставке. Как и ноги. И руки. Покосившись, покуда в глазах не началась резь, он убедился, что вообще все его тело, облаченное в какой-то странный белый балахон, возлежит на аскетично узком, но в то же время и чудовищно удобном ложе. В специальном углублении. А к рукам, ногам и даже груди его прицеплены какие-то тонкие блестящие кишки, заканчивающиеся иглами. Иглы эти, понятное дело, были воткнуты в его тело.
Увидев, как по прозрачным гибким трубкам в его вены течет какая-то жидкость, он предпринял еще одну попытку вырваться из пут. Но слабое дерганье повязанного тела могло разве что насмешить какого-нибудь палача.
— Я, кажется, просил не двигаться! — рыкнул Прок.
— Какого хрена происходит? — разбухший язык сухо шуршал по небу. — Где я? Где пещера?
— Все там же, — буркнул гильдиец, не отрываясь, впрочем, от своей работы. И только сейчас кентарх осо-знал, что именно его копошение в твердовой руке вызывает новые приступы боли. — В прошлый раз, с перебитой спиной да разорванными внутренностями, ты мне больше нравился. Лежал себе спокойно, не ныл. Как труп. Впрочем, — протянул он задумчиво, чем-то там щелкая и пронзая шуйцу разрывающим нутро спазмом, — впрочем, ты, по большому счету, жмуриком и был.
— Так это, — до Тверда стало доходить. — То самое место?
— Не совсем то самое. Но ход мыслей у тебя верный. Оно такое же. Их вообще понатыкано по окрестностям стольного града четыре штуки. Ну, и в других местах, как я, помнится, уже говорил, тоже можно сыскать. Правда, зайти получится не у всякого…
— А у нас как получилось? Я тащил тебя. Потом споткнулся и упал…
— Запнулся? Н-да.
Новгородец поднялся со странного вида табуретки, обтянутой, насколько мог определить Тверд уголком своего зрения, белой кожей. Звякнув какими-то не иначе как пыточными инструментами, которых кентарх, как ни косился, разглядеть не сумел, подошел к изголовью небывалого ложа. Он, кстати, тоже был в таком же белом балахоне. И от его рук также тянулись куда-то за поле зрения Тверда прозрачные и длиннющие кишки трубок с жидкостями.
— Запнулся ты, неловкий мой товарищ, о тот самый черный полированный камень, который я тебе рекомендовал не трогать.
— Так там такие потемки были, что я носу своего увидеть не мог! Какой еще там камень? И какой идиот в таком мраке станет ставить черные камни?!
— Отполирован он таким образом, что отсвечивает своим гладким боком даже в темноте. Для того, собственно, его и шлифовали. И ты первый, кто его не заметил. Глаза, что ль, закрытыми держал?
— Нет, — буркнул кентарх, не собираясь рассказывать, что двигался по треклятому кротовьему ходу что рак, задом вперед.
— Я ж не зря говорил, что к нему нужно приложить именно руку. И не хрен пойми какую, а именно мою. А ты уж не знаю, сапогом по панели бухнул или задницей на нее присел, только она зафиксировала чужеродное проникновение — и тут же инициировала впрыск… хм… токсичного вещества.
— Чего?
— Отравленного.
— Но… когда я тебя волок, ты уже потерял столько крови, что вырубился окончательно и бесповоротно. Как бы ты в таком случае оказался бодрячком да еще весь утыканным какими-то кишками?
Прок дернул губами и кивнул головой — мол, уважаю, додумался.
— Фокус в том, что на разных людей этот токсичный газ действует по-разному. У меня, например, к нему иммунитет. Привитый. Приобретенный. Понимаешь?
— Конечно, нет, — передразнив тон чудного купца, не особенно вежественно проворчал Тверд. — И очень сильно надеюсь, что ты хоть сам понимаешь, что несешь.
— Н-да. Как бы тебе объяснить? Этой хм… хмарью… меня пичкали долго и упорно. Для того, чтобы организм научился ей противостоять. И теперь она у меня не вызывает таких, как у тебя, видений. Эффект совсем другой — от этой заразы мое тело начинает активно вырабатывать адреналин, — поймав сердитый взгляд Тверда, яснее ясного намекающий, что и это слово для него тоже темнее темного леса, он тут же исправился. — Кровь насыщается и начинает чуть ли не бурлить в венах. Отчего меня тут же подрывает на ноги.
— Как живая вода, что ли?
— Строго говоря, она и есть. Никакого сказочного дыма без реального огня в этом мире не бывает. Только, как видишь, в данном случае это не совсем вода. Не тот концентрат, что вводится посредством инъекций. Да и эффект дает краткосрочный, и если вовремя не получить необходимую помощь, когда он сойдет на нет, организм будет истощен еще больше, чем до того. А это, скорее всего, верная смерть.
— Но здесь-то мы как очутились?
— Проще простого. Очнувшись, я открыл проход в схрон, забрался внутрь, активировал медицинскую капсулу… Ну, прости, не знаю, как это перевести на твой язык. Она инициировала протокол срочного оперативного вмешательства — и через какое-то время я снова очнулся. Уже заштопанный.
— А я-то какого хрена тут делаю? Привязанный.
— О. С тобой, конечно, неловко вышло. Этот черный камень — не только ключ от пещеры сокровищ, но и… капкан для непрошеных гостей.
— Твою мать! А почему ж ты, тварь, так живо расписал мне свой расчудесный полированный камень, но ни слова не сказал, что там еще и капкан, рвать его, имеется?!
Прок пожал плечами. У любого другого человека этот жест обозначал бы признание вины. Но Тверд очень сильно сомневался, что гильдиец, знающий кучу непонятных и бессмысленных слов, даже не догадывается, что обозначает такое простое понятие, как «вина».
— На самом деле не понимаю, как ты мог камень не увидеть. Очень полезная и продуманная на самом деле
