Улаю и вместе с тем к концу их союза, концу партнерства, связи, любви.
Иногда она думала только о том, чтобы шагать, шагать, шагать. Каждый шаг давался тяжелее предыдущего. Марина пыталась быстро карабкаться вверх, но на неровных участках тропы, где стена обвалилась, она, нащупывая опоры, соскальзывала вниз.
Марина и Улай, красный дракон и синий дракон, продолжали идти вперед. Ныне их разделяли тысяча двести миль.
Марина очутилась в абсолютно незнакомом месте. И одновременно со страхом испытала счастье. Именно это она и любила. Оказываться в неизвестности. По ту сторону страха, где все становится возможным. Она опустошала себя. Злость на бюрократические проволочки, скучные многочасовые поездки на машине и ночи на жестких кроватях после плохого ужина — все это перестало иметь значение. Тело Марины продолжало идти вперед, но она не ощущала связи с ним. Не понимала, ветер ли она или один из оседлавших его всадников. А может, это ветер оседлал ее саму.
Почему она любила Улая? Почему между ними возникло такое притяжение? Как получилось, что у них на двоих один день рождения? Что, когда они встретились, у обоих в волосах были палочки для еды? Что Улай ощущал себя наполовину женщиной, а Марина — наполовину мужчиной. Почему ей казалось, будто она знала его всегда, будто любила его и раз за разом причиняла ему боль, будто она может полюбить его настолько сильно, что погубит этим. Что это было? Отчего эти гнев и страдания, скорбь и пустота? Оттого, что, хотя они и проделали вместе тысячи миль, Марина Абрамович понятия не имела, что будет делать со своей жизнью дальше.
Прошли недели. Месяцы. Тысяча миль. Пятьсот миль. Убожество плохих гостиниц напоминало о парадоксах и Тито, перегибах и скудости коммунизма. О тотальном контроле, запретах и порочности мира, из которого Марина так жаждала вырваться. Но она все равно шагала вперед. И каждый день пыталась сбросить оцепенение с помощью совершенной красоты пейзажа и духовного величия людей, построивших эту стену и веками сражавшихся, чтобы защитить империю.
Марина могла бы быть совсем другой женщиной. Родить ребенка, стать матерью, женой. Но она не ощущала потребности в этом. И не желала этого. Они выбрали другой путь. Она выбрала другой путь. Ей хотелось оставить жизнь, единственную жизнь только для себя. И пусть это эгоистично, пусть это более трудный путь, что ж, так тому и быть. Теперь ей предстоит совершать этот путь одной. Она нащупает следующий шаг, и другой, и третий. Она не могла прозревать свое будущее. Она вырубит его сама, как вырубали ступени в этой стене. С одной стороны прошлое, с другой — будущее. Одна сторона — рай, другая — ад, одна сторона черная, другая белая, одна — ночь, другая — день. Жизнь — это двуединство. Она думала, что нашла свою вторую половину, но оказалось, что Улай — лишь одна из ее многочисленных половин. Она видела в нем качества, которые не считала хорошими или приятными. Они раздражали ее. Уязвляли. Она понимала, что он мог стать более великим, но не хотел этого. Этого хотела лишь она.
— Ты не можешь любить меня таким, каким я мог бы стать, Марина, — говорил Улай.
Это было ее открытие. Можно любить человека так сильно, что он станет неизвестен тебе.
Двести миль. Сто. Пятьдесят. Двадцать. Десять. И вот наконец осталась всего одна миля.
Команда Улая опередила его и сообщила Марине, что он нашел лучшее место для встречи, немного дальше, и будет ждать ее там. Как всегда, ей пришлось сделать еще несколько шагов, пройти лишнюю милю, чтобы встретиться с ним. Абрамович шла все вперед, и вперед, и вперед, шаг за шагом. И думала, как сильно ненавидит его за то, что он заставил ее идти так далеко. Неужто не поверил, что там, где они должны были встретиться первоначально, — идеально фотогеничное место?
И вот Марина идет к нему, как невеста, но она не невеста, а он не жених. Она вздохнула и смирилась. Смирись, Марина. Внизу бежит река, земля и небо напоминают тебе, что все меняется каждый миг каждого дня, а потому ты и твои чувства ничтожны.
И вот он появился — в синем плаще и голубых джинсах. Синий дракон и красный дракон. Он на одной башне, она на другой. Марина чувствовала, как тело ее дрожит от последнего усилия, которое понадобилось, чтобы сделать эти последние шаги. Она спустилась к мосту. Улай спустился к мосту. Они шагали навстречу друг другу. Красный дракон, синий дракон.
Садилось солнце. Земля была золотая, небо аметистовое, река струилась ртутью. Прошлое осталось позади. Марина всхлипнула. Что-то сухое и шершавое рвалось наружу. И вот он перед ней, его лицо, любимое лицо, он улыбается, ей хочется его обнять и чтобы он тоже обнял ее. Вместо этого Марина протянула руку, и они на миг соприкоснулись пальцами. Кожа к коже, в последний раз, вот так. А потом Улай обнял ее — торопливо, небрежно.
Это было, подумалось ей, невыразимо грустно. Прощание. Марина видела — по его глазам, по его смеху, по его шуткам, адресованным сопровождению, — что для него это всего лишь перформанс. Он давно ушел. Но это было ее сердце.
37
Левин впитывал в себя тихий гул окружавшего его атриума. День ото дня Марина становилась все задумчивее, точно внутри нее росло и зрело какое-то другое существо.
— Как думаешь, она справится? — спросила какая-то женщина.
— Уверен, — ответил ее спутник с французским акцентом. — Но я уверен и в том, что, даже если бы этот перформанс убил ее, она сохранила бы невозмутимость.
Левин мысленно согласился. Марина, казалось, нисколько не боялась смерти. А Лидия предпочла бы умереть? Эта мысль поразила его, как удар. Быть может, она и впрямь предпочла бы умереть. Быть может, планировала смерть. Быть может, было несколько сценариев, и, когда Лидия подписывала юридические документы, ей и в голову не приходило, что, кроме ее воли, необходимо что-то еще.
Возможно, она дала мужу свободу не только потому, что так лучше для него. Может, ей тоже не хотелось с этим столкнуться. И она вообразила, что сумеет убежать от самой себя, порвать со всем, что потеряла. Порвать с ним, единственным человеком, который любил ее больше, чем кого-либо еще. Возможно, там, в Хэмптоне, Лидия уже не была такой храброй. Возможно, она испугалась. И впервые в жизни ей стало не по себе. Возможно, она действительно нуждалась в нем, но не могла сообщить об этом мужу. Хэл был
