выражал свой протест против родителей, в нас никакого протеста не было. Спустя какое-то время Делин стал в доску своим и был признан нами негласным лидером. Он не был физически силён, не был нагл или бесстрашен, не было в нём этих качеств, которые больше других ценятся в юношеском возрасте, но Делин оказался необычайно умён и рассудителен. Любой конфликт, даже, казалось бы, такой, что решить можно только с помощью кулаков, Делин решал мирным путём и с такой лёгкостью и изяществом, что быстро заработал авторитет. Его приобретенный авторитет, в конце концов, и стал причиной того, что Макс Делин решил пойти по стопам родителей. Так подростковый протест оказался не протестом, а подготовительным этапом к реализации своей же судьбы. Делин тогда так сказал: «Получается, что судить и решать конфликты – единственное, что я умею, тогда зачем сопротивляться?»
С Делиным я никогда не терял связь. Он не пропадал из моей жизни, как пропал, например, Сева, хоть и появился потом. Максим был человеком последовательным и рациональным. Если он решил, что какой-то человек ему друг, мало что могло произойти такого, чтобы он перестал считать его другом. Мы часто виделись, и не только по праздникам или в честь каких-то событий, но и просто так. Что я больше всего любил в Делине, даже когда он стал судьёй, – он не пользовался своим положением в личных целях. Я знал точно, что его нельзя купить, я знал точно, что никогда он не воспользуется своим положением. Ты, читатель, может, подумаешь, что я тут сочиняю, стало быть, а таких людей и быть не может, слишком какой-то у меня Делин хороший получается, но это так на самом деле. И даже я, я – Андрей Михайлович Цапкин, тот, кто не особо верит в человеческую безгрешность, могу сказать с полной уверенностью, что Максим Делин – редкой порядочности человек. Хочешь верь, хочешь не верь, но я тебе рассказываю, как оно было на самом деле.
Я гордился дружбой с таким человеком. Мне нравилось наблюдать, как меняется с годами Максим Делин. Он старел, как стареют хорошие старые советские или голливудские актёры. Черты его лица не размякали, а наоборот заострялись, становились жёстче, и оттого казалось, что в молодости человек выглядел хуже, чем выглядит теперь, в старости. Хотя Максим Делин был человеком невысокого роста, мне казалось, что он будто становился выше, хоть я и не слышал, что люди растут после двадцати пяти лет. Растут обычно до старости только нос и уши, а вот Делин, кажется, умудрялся становиться выше. Единственное, что не менялось, так это его худоба. Что в молодости, что теперь. Седина коснулась его всегда темных волос с осторожностью – только висков.
Никогда, ни разу я не воспользовался дружбой с Делиным. Никогда ни о чём не попросил, что касалось бы его работы. Во-первых, я знал, что наша дружба не может быть причиной помочь мне, если я действительно виновен. Во-вторых, как вы уже поняли, подкупить Делина было невозможно. Когда в моей жизни были ситуации, в которых Делин мог помочь, я совестью чист не был и попросить помощи у него мне в голову не приходило.
Я совсем не удивился, когда Максим Делин позвонил и сказал:
– Привет, Андрей, как насчёт усугубить сегодня?
– Я только за, Макс, – ответил я.
Делин всегда говорил «усугубить», когда предлагал встретиться и выпить. Пил он на самом деле очень редко, и никогда это не было попойкой. У Делина был немного извращённый вкус в выборе закуски и напитков. Например, больше всего он любил закусывать текилу сгущёнкой. Причём не сгущёнкой с хлебом или каким-нибудь печеньем, а прямо так – ложкой. Пил он немного, буквально три стопки, и под них уничтожал банку сгущёнки.
– Ты по-прежнему на Арбате обитаешь? – спросил Делин.
– Нет, сейчас на Воробьёвых, приедешь?
– Да, напиши адрес.
Я написал сообщение и стал ждать.
Макс Делин приехал через пару часов с бутылкой текилы и, как полагается, с банкой сгущёнки. Для себя я выбрал коньяк и порезал яблоко.
– У тебя всё нормально, Макс? – спросил я, когда он выпил первую стопку.
– Не то чтобы, просто, знаешь, Андрей, кажется, я начинаю уставать.
– От чего?
– От работы.
– Ты же никогда не считал, что суд – прям работа. Призвание же, нет?
– Да, но сегодня я почувствовал, что это именно работа. Скажу тебе, потому что знаю, что между нами останется. Знаешь, такое не в первый раз, конечно, но сегодня опять пришлось делать не по закону, а потому что надо.
Мне было интересно услышать, что думает Делин по поводу того, в чём и я замешан напрямую.
– Мне стало противно и тошно оттого, что приходится так делать. Разве таково моё призвание? Нет, Андрей, это работа. А если работа, то на такой работе я работать не хочу.
Мы проговорили до полуночи. И, скажу вам, я никогда не видел его до этого в смятении и в настолько подавленном состоянии. Когда Макс собрался домой, в дверях он сказал:
– Наверное, не скоро свидимся, Андрей. Я уехать из страны хочу.
– Куда? – спросил я.
– Не знаю пока. Это не так, что, дескать, я какой-то справедливости хочу в другом месте найти, везде одинаково, везде, где есть государство, и у нас ещё не самый худший вариант. Куда-нибудь туда хочу, где от самого себя спрятаться получится. Понимаешь?
– Понимаю, – ответил я. – Я тоже иногда об этом думаю.
Я закрыл за Максом Делиным дверь и набрал номер Отто:
– Наш общий знакомый скоро выйдет на свободу, – сказал я, когда Отто ответил.
– Это хорошо, – сказал он. – У меня тоже есть новость. Костю Лейбу отпустили.
Не знаю почему, но у меня возникло неприятное чувство – тревога, ощущение опасности, что ли. Старею, наверное, стало быть.
Глава шестая
Ну что же, я снова сижу над этими буквами и снова пытаюсь собрать воедино мысли по поводу произошедших событий, тех событий, что случились, когда я освободился, то есть с октября прошлого года. Теперь же середина февраля уже следующего года. Передо мной стоит банка кока-колы объёмом 0,33, и я смотрю на неё так, словно это дуло пистолета, направленное мне в лицо. Я обещаю не открывать эту банку, пока не закончу то, что начал, пока не закончу начатую книгу или, по крайней мере, ту её часть, что суждено написать именно мне. Теперь я это воспринимаю как предназначение. Я освободился, как уже сказал, в октябре прошлого года благодаря Андрею Михайловичу Цапкину. Признаться, сначала я
