не похожий на грозное оружие, ранившее Умуна.
Или это потому, что не сияет на древке острие стрелы?
Бэргэн удивлялся своему поступку: где это видано – бросить оружие, метнуть тому, кто даже поймать не в силах… Еще и забыть про зажатую в кулаке стрелу. И себя обезоружил, и Тураах защиты никакой. Без стрелы лук – гнутая палка.
Однако стрела была. Чем больше Тураах размышляла об этом, тем сильнее крепла уверенность: не силой удаганки эта стрела была соткана, а тем, что крылось в рыжей тетиве.
Любовью Алтааны.
Молчаливо высились над удаганкой едва освещенные стены урасы Табаты. Даже прогоревшие в камельке угли не трещали. Тураах вслушивалась в тишину, размышляла.
Три ночи прошло с тех пор, как они вернулись в озерный улус. Три ночи и три дня пряталась она в урасе, боясь принять решение.
Они ждут. Дважды наведывался к стоящему на отшибе жилищу Тимир, нерешительно топтался во дворе.
Алтаана приходила каждое утро, а потом еще в сумерки. Стояла на морозе, кутаясь в теплую доху.
Даже Суодолбы появлялся однажды, неведомо зачем.
Конечно, Бэргэн им рассказал все, что видел и о чем догадывался, но решать все равно ей, Тураах.
И это решение пугает.
Приговором звучат в ушах слова старой юкагирки: «Поглотит Умун его силу, тогда держись, не будет больше живого там, где появится Неведомый! Убить надо, обоих».
Спорит с жестокой правдой юкагирки сердце Тураах, вторя другим словам старухи: «Любовь – великая сила». Едва уловимым гудением соглашается с ней теплая тетива под пальцами.
Любовь… Тураах знает: Алтаана себя не пощадит ради Табаты. Знает, но не может просить ее об этой жертве. Не угадаешь, сработает ли? Если нет, ляжет на совесть удаганки гибель и друга, и его возлюбленной… А может, и гибель всего живого в округе.
А что делать с собственным сердцем? Неспроста же приближение Тимира оно угадывает, заходясь в груди взволнованной птицей, задолго до того, как ухо уловит скрип снега под его ногами?
Тураах закрывает глаза. Долго эта мука тянуться не может. Нужно решаться.
– Я пойду с тобой. Бэргэн сказал, что лук сработал. Тот самый, в котором мой волос. Значит, я могу помочь!
Алтаана говорит взахлеб, выплескивая все то, что успела обдумать в дни бесконечного ожидания. Рыжие локоны отросли почти до плеч, она то и дело отбрасывает падающие на глаза пряди.
Тураах слушает ее с облегчением и стыдом: хотя бы это решение брать на себя не пришлось, Алтаана сама все решила.
Ее любовь – последняя надежда для Табаты. Стоит ли говорить Алтаане, что если ее присутствие не поможет, то Тураах придется убить Табату?
Пожалуй, не стоит. Этот груз лучше нести одной удаганке.
– Тураах? – в груди сладостно екает, когда Тимир произносит ее имя.
Она оборачивается, оставляя за спиной ледяную гладь озера и тонущие в сумраке белые вершины гор. Это место хранит воспоминание о случайном поцелуе. Как странно, что и сейчас он находит ее здесь.
– Послушай. Тогда… – Тураах ловит стальной взгляд кузнеца, и все то, что готово было сорваться с языка, разлетается на части. Слова ускользают, теряют смысл. Тураах сбивается, шепчет: – Я… Мы…
– Не надо, – обрывает ее Тимир. – Если ты сейчас не готова… Да и я… А, пошло оно все к абаасам!
Тимир подступает ближе и совершенно неожиданно выдает, глядя в черные глаза:
– Я иду с вами, Тураах!
– Что? Зачем?! – она отстраняется.
– Зачем? Я не знаю, к чему все это приведет! Не знаю, что это за существо: абаас ли, Табата ли, увр из древних легенд… Но я не хочу, чтобы ты стояла одна перед Неведомым! Ты уже сталкивалась с ним и спаслась чудом. Я уже отпускал тебя, а потом терзался неведением абаас знает сколько! И потому… я иду с тобой, что бы ты об этом ни думала! Останови меня, если можешь!
Вот, значит, как? Навязаться решил! Опекать ее, словно маленькую. Да по какому же праву?! Это Алтаана может решать, речь ведь о человеке, которому она отдала свое сердце. Но Тимир… Что значит один случайный поцелуй? Ничего!
– А ведь я могу. Не забывай, что я удаганка! – взбешенно бросает Тураах.
– И что? Опоишь меня какой-нибудь шаманьей гадостью? Одурманишь? Заставишь ноги отняться? Ну давай, попробуй! – Тимир подступает вплотную, сжимает тонкие запястья Тураах, не давая оттолкнуть себя. – Все равно пойду. Поползу по твоему следу.
Тимир усмехается, глядя в ее сверкающие глаза, и все повторяется: губы касаются губ, земля качается, уходит из-под ног.
Быть может, права старая юкагирка и есть место любви в жизни удаганки?
Пальцы Тимира разжимаются, но Тураах больше не вырывается.
– Правда, что Алтаана отправляется с вами? На поиски этого слабака-шамана, которого вы всё не можете вернуть?
Тураах кивает, не глядя на мрачного Суодолбы. Устало прикрывает глаза, догадываясь, что сейчас услышит.
– Я с вами. – Не дождавшись ответа, Суодолбы поясняет: – Я помог во владениях Кудустая. И могу помочь сейчас. Во мне абаасова черная кровь, она устойчивее к тьме, чем жидкая людская.
Тураах кивает, у нее не остается сил сопротивляться.
Тьма металась, билась, заточенная сама в себе, выла от бешенства.
В непроглядном мраке лежала, свернувшись зародышем, душа Табаты. Светилась теплом.
А в ней, глубоко-глубоко, крылось то, что так взбесило Умуна. Глаза. Янтарные глаза, полные любви к тому, кто был некогда ойууном.
Смотрят, жгут жизнью, такой сладостной и недостижимой.
Рано ликовал Неведомый! Оставила янтарная стрела рану в его черной, прогнившей сути.
Раз за разом обрушивался Умун на обнаженную душу пленника. Расплющить, растоптать, в пыль стереть ненавистный свет!
И раз за разом обжигался чужой любовью.
Не достать. Не выцарапать.
А олень, упрямое создание, воплощение души Табаты, вопреки приказам взбешенного Умуна, все брел на юг, как на привязи.
К той, чья стрела пронзила тьму.
– Не охотники – табор, – недовольно бросил Бэргэн, оглядев собравшихся: удаганка, Алтаана, о причинах появления здесь которой Бэргэн хотя бы имел представление, неведомо зачем напросившиеся на вылазку кузнец и этот пришелец, Суодолбы. И только двое охотников – сам Бэргэн и верный Сэргэх. – И как такой толпой выслеживать оленя?
Тураах промолчала. Она вообще была сама не своя с тех пор, как они покинули чум приютившей их юкагирки. Бэргэн подозревал и не решался спросить напрямую, что же так мучит Тураах.
Он вздохнул. Раз удаганка согласна, идти им не запретишь…
– Ладно, путь длинный, нужно выдвигаться. Прошлый раз мы долго блуждали в поисках следа, а теперь… Кто знает, как далеко забрел испуганный зверь.
– Не придется долго искать: он сюда идет. Я чувствую, – раздался тихий голос. Бэргэн вздрогнул. Он ожидал бы услышать нечто подобное от удаганки, но никак не от Алтааны.
– Как – чувствуешь? – пораженно спросил Суодолбы.
– Не знаю… Это как нить. Тянется от меня к нему. И чем ближе он подходит, тем сильнее она бьется.
– Что скажешь? – обернулся Бэргэн к Тураах.
– Алтаане можно верить, – откликнулась удаганка. – По следу похитителя-Кудустая я шла подобным образом. Нам нужно двигаться навстречу.
– Далеко он сейчас? И с какой стороны идет? – подал голос Сэргэх.
Алтаана пожала плечами:
– Ближе, чем был вчера. Но еще далеко, – она прикрыла глаза. – Кажется, идет вдоль реки. Там.
– С северо-запада, значит. Он будет проходить через падь, где поток делает поворот.
– Узкий проход между скальником и рекой? Почти у самой воды? Хорошее место. Можно попробовать, – Бэргэн взглянул на Тураах вопросительно.
– Ведите, – кивнула удаганка.
Туярыма смотрела вслед удаляющимся в сторону леса фигурам, над головами которых описывала круги вечная спутница удаганки – ворона.
Вот она, Алтаана. Та, которую Туярыма на правах старшей сестры привыкла оберегать. Хрупкая, тонкая, но смелая. Не испугалась людских осуждений, полюбила того, кого нельзя было любить, – своего соплеменника. Косы медные, предмет зависти всех местных девиц, не пожалела, обрезала.
А теперь… теперь Алтаана отправляется в чащу леса, чтобы встать против неведомого,
