к ласковому обращению. Вот как мне надо бы поступить, но я знаю, что не сделаю этого. Записку с телефоном я аккуратно прячу между страницами своей книги.
35
Второго января я отправляюсь в Америку. Поезд, везущий меня в аэропорт, отъезжает от станции. Я не позволяю себе мыслей о том, что бросаю отца и миссис Пи, о том, что скажет Майкл, когда узнает о моем отъезде. Или о Симеоне. Мысли о Симеоне у меня под строжайшим запретом.
Дожидаясь своего рейса в аэропорту, я нахожу в интернете комиксы про капитана Хэддока, чтобы проверить, правильно ли запомнила, какой он с виду, действительно ли он всклокоченный голубоглазый брюнет. Увы, на рисунках Эрже у Хэддока вместо глаз какие-то кружочки. Нелепо сравнивать человека с персонажем комикса. Придется перестать думать о голубых глазах.
Перелет проходит без приключений, я томлюсь в длинной очереди на иммиграционный контроль. Потом забираюсь в такси и с заднего сиденья впервые знакомлюсь с видами Сан-Франциско. Слева от меня поднимается от воды легкий, как пар, туман, верхушки небоскребов прячутся в тучах. Различаю сквозь дымку прославленный мост Золотые Ворота. Он меньше, чем я ожидала; переваривая это первое открытие, я делаю и второе: мост белый, а не красный. Спутала мосты – вот какая я туристка! У меня пылают щеки, хорошо хоть, что я ничего не сказала таксисту. Через несколько кварталов впереди появляется красный мост, верхушки его опор тонут в тумане. Проезжая мимо четко пронумерованных причалов, я понимаю, что немногое известное мне о Сан-Франциско почерпнуто из телепрограммы «Городские истории». Я ищу глазами супермаркет, где устраивают вечеринки для холостяков.
И снова начинаю думать о Симеоне. Твержу себе, что сейчас в моей жизни нет места для новых сложностей, хотя с чего я взяла, что он осложнил бы мне жизнь? Пока что он не производит такого впечатления.
Всего на мгновение я позволяю его улыбке проникнуть за тщательно возведенные стены – но тут же отгоняю ее и закрываюсь еще сильнее. Вероятно, я уже перечеркнула все шансы на отношения с ним, хоть и не стала рвать бумажку с номером телефона на мелкие клочки и не выбросила ее в мусорное ведро к использованным чайным пакетикам, где цифры размылись бы прежде, чем я успела спохватиться. Я сохранила ее. Сейчас она у меня в сумочке, между книжкой и купоном на скидку, который я вряд ли использую. Симеон, конечно, больше не проявит ко мне интереса, но я все равно достаю бумажку и вношу его номер в список контактов в своем телефоне. На всякий случай.
Когда я отрываю взгляд от телефона, то вижу пристань номер 33 и указатель «Паром на Алькатрас». Пытаюсь разглядеть сам остров, но его заслоняют здания на берегу. Неважно, у меня будет время на осмотр достопримечательностей, особенно если не удастся найти Урсулу.
Такси съезжает с дороги, тянущейся вдоль берега залива, и поворачивает налево, в город. Вскоре мы тормозим у отеля. Я расплачиваюсь с водителем и под тарахтение колесиков своего чемоданчика подхожу к дежурному за стойкой, приветствующему меня с искренним энтузиазмом, секрет которого известен одним американцам.
Номер – стандартная безликая келья – встречает меня включенным телевизором, показывающим залив. Англичанка во мне возмущается напрасным расходом электричества. Я пытаюсь выключить телевизор, но мне удается всего лишь перевести его в режим ожидания. Я бросаю чемоданчик на одну из двух широких кроватей. Вид за окном удручает: за тюлевой занавеской – всего лишь улица. Вот, значит, зачем привлекательные городские виды на телеэкране. Уж не потому ли меня поселили в номер без вида, что я – молодая одинокая путешественница, а такая вряд ли станет скандалить? Надо бы их разочаровать, но стоит ли?
Я вытряхиваю из сумки мусор, накопившийся за долгий перелет, срываю с чемодана багажную бирку и заглядываю в карту города, которую захватила со стойки. До галереи Урсулы рукой подать. Как ни хочется мне кофе, я первым делом спешу туда.
Галерея, как и предполагалось, расположена прямо здесь, за углом. Она маленькая и скромная, темно-синяя вывеска не бросается в глаза, в витрине три холста с маленькими абстрактными полотнами. Думаю, ни один не принадлежит кисти Урсулы. С улицы не угадаешь, что ждет посетителя внутри. Углубленная в фасад темная дверь выглядит пугающе.
Напротив галереи – кафе под названием «Кофейный боб и чайный лист». Заведение кажется гостеприимным, ассортимент написан белым мелом на грифельной доске. Можно зайти, выпить кофе, прощупать обстановку. А можно засучить рукава и, ворвавшись в галерею, начать расспрашивать о тете. Я провожу сама с собой мотивирующую беседу. Не для того я забралась на край света, чтобы пить кофе. Я уже здесь, что теперь меня остановит? То, что я здесь узнаю, поможет разобраться, что случилось с моей матерью. Преодолевая смущение, с сильно бьющимся сердцем, я переступаю порог.
В галерее темно, слабо пахнет ванилью; этот запах напоминает мне, что после самолета я ничего не ела. Картины висят на проволоке, в них бьют маленькие прожекторы: они подчеркивают детали, но не помогают увидеть картину целиком. Странный способ показывать живопись! Так и хочется включить верхний свет. В темноте дышится с трудом, просыпается клаустрофобия.
Галерея узкая и длинная, узость усугубляет глубину. Из-за странного освещения я вижу ее всю, до самой задней стены, и, вглядываясь в полутьму, чувствую себя беззащитной.
Для успокоения нервов я разглядываю картины в первой секции, потом медленно бреду дальше – вдруг увижу что-нибудь в стиле, напоминающем манеру Урсулы. Наконец мое внимание привлекает небольшое полотно: мазки масляной краски болотного цвета, поверх них ярко-красный шрам. Долго на это смотреть у меня не получается: я начинаю волноваться, чувствовать неясную тревогу.
– Обалденно, правда? – раздается голос рядом со мной.
Я вижу рыжеволосую женщину. Цвет слишком яркий, чтобы поверить, что он натуральный: женщина явно усовершенствовала то, что дала ей природа. Волосы стянуты у нее на макушке в тугой пучок, который, впрочем, может в любой момент рассыпаться, и тогда у нее на плечах вспыхнет ослепительный пожар. Цвет волос – самая примечательная ее черта, сама она дюймов на шесть ниже меня, очень щуплая, тоненькие ключицы как будто проведены карандашом. Когда она говорит, ее кисти порхают, как птички, кольца на пальцах ловят лучи прожекторов, отбрасывая танцующие блики.
– Это одна из ее ранних работ. Нам повезло, что мы ее выставляем. Боюсь, она не продается. Просто на время передана нам.
– Передана на время самой художницей? – спрашиваю я.
– Какое там! – машет она рукой, гася,
