яму, откуда уже никогда не выберется. Майклу его не жаль. Он отворачивается, сбегает вниз по лестнице и выскакивает из дома в серый день.
В девять утра, когда открываются двери школы, Майкл первый в очереди. Он шагает через вестибюль, не обращая внимания на директора, в руках у которого планшет для бумаг. Найдя на столе конверт со своей фамилией, он хватает его и сует в карман спортивной куртки.
– Даже не откроешь, Фернсби? – удивляется миссис Глейзер, заместитель директора.
– Это лишнее, – откликается Майкл. – Я и так знаю, что там.
Он покидает вестибюль, спешит по коридору к двери. В облаках наметился просвет, виден даже крохотный кусочек синего неба. Майкл поворачивает налево и торопится на пустошь. В его кармане лежит конверт, а в нем – листочек с результатами четырех экзаменов, за каждый из которых он получил высший балл.
34
Кара, 2018
Проснувшись, я не сразу понимаю, что рядом со мной посапывает Симеон. Одеяло на моих плечах слегка приподнимается и опадает в такт с движением его грудной клетки. Я осторожно поворачиваюсь. Пока что мне не хочется его будить. Я счастлива просто лежать с ним рядом, проигрывая в голове события вечера и радуясь, что все помню. Значит, это не было пьяной ошибкой. Мы довольно скоро переместились с дивана на кровать, но действовали без спешки, и произошедшее нельзя назвать случайностью.
Я смотрю на свои часы: четверть восьмого. Из-под одеяла слышится урчание у меня в животе. Паста с цыпленком так и не попала на сковороду. Я втягиваю живот, чтобы прекратились неуместные звуки; надеюсь, Симеон ничего не слышал.
И тут происходит то же, что всегда. Я мысленно переношусь из настоящего, где я лежу в постели с мужчиной, который мне нравится, в некое темное пространство, где властвуют всяческие «что, если?..» и «вдруг?..». Уверенность, с которой я накануне повела его в свою комнату, улетучивается, и опять я – нервозная женщина тридцати трех лет от роду, лежащая рядом с незнакомцем, который увидит те мои особенности, которыми я не горжусь, почувствует мой запах изо рта…
Не иначе, боги надо мной издеваются! Именно в этот момент Симеон шевелится и открывает глаза. У меня вспыхивают щеки: я как раз любовалась им во сне.
– С Новым годом! – говорит он, трет глаза, блаженно потягивается. Ко мне он не прикасается – верно, чувствует, что даже здесь, в постели, мне нужно личное пространство.
– С Новым годом! – отвечаю я. – Ты в порядке? – Собственный голос кажется мне чужим, отстраненным.
Он вылезает из-под одеяла и обнаруживает, что абсолютно гол.
– Все как будто в рабочем состоянии, – говорит он и расправляет на мне одеяло, чем возвращает мне утраченное было достоинство.
Думаю, я способна увлечься им со временем, но уже чувствую настороженность. «Не забывай о своей безопасности, Кара, никого не пускай внутрь своего железного панциря», – поучает меня внутренний голос. «Уже поздновато», – мысленно возражаю я, но тем нее менее чувствую, что готова к самообороне.
– Придется встать, – резко сообщаю я ему и тут же пугаюсь: как бы он не решил, что я хочу его прогнать. – Отец… – Это все объясняет, но звучит как оправдание. – Он немного пугается, когда просыпается. Лучше мне быть рядом, чтобы помочь миссис Пи.
Симеон садится. Я тянусь за халатом и покидаю постель.
– Все понятно, – говорит он. – Не стану путаться у тебя под ногами. Только дай мне две минуты, чтобы одеться.
Все получается как-то скомканно. Я хочу попросить его остаться, хочу сказать, что быстро проверю, все ли в порядке с отцом, и вернусь. Зря, что ли, я купила круассаны? Но я говорю всего лишь «хорошо».
Больше ничего! Даже не смотрю на него, чтобы не видеть его разочарования.
– Передай мои брюки, – просит он. Его одежда аккуратно сложена на стуле. Я выполняю его просьбу.
– Я… – пробую я что-то исправить, но он перебивает:
– Не беспокойся. – Он поднимает руку, чтобы я умолкла. – Я понимаю.
Ничего он не понимает. Он просто не может, ведь я и сама-то себя не понимаю.
Он натягивает под одеялом трусы, отрицая своим смущением нашу недавнюю близость, потом стоя надевает остальное. Я опускаю глаза, но уже после того, как увидела атлетический торс, поросшую черными волосами грудь. Знаю, я должна что-то предпринять, пока он от меня не ускользнул.
– Я чудесно провела вечер, – выдавливаю я. Это игра моего воображения или его улыбка действительно выглядит грустно?
– Я тоже, – отвечает он, застегивая рубашку. – Было здорово, Кара-Любимая. Мы еще увидимся или все, разбегаемся?
Я вздрагиваю. Не хочу, чтобы он думал, что я его прогоняю, но мое колебание, предшествующее ответу, словно свидетельствует, что мое намерение именно таково. Я пытаюсь возразить, но мои слова кажутся пустыми даже мне самой.
– Нет, ничего подобного. Это было бы замечательно! Просто я уезжаю, а тут еще отец, и…
Почему я не могу сказать ему о своих чувствах, сознаться, что он – лучшее, что со мной бывало за все время, что я себя помню? Правильные слова не произносятся, хоть тресни. Симеон пожимает плечами.
– Я оставлю тебе свой номер, – говорит он. – На всякий случай. – Он выуживает из кармана старый чек, озирается в поисках ручки, находит и пишет цифры, потом аккуратно кладет записку на мою подушку.
– Кара! Кара! – зовет меня отец из своей комнаты. Я смотрю на дверь, перевожу взгляд на Симеона.
– Я должна идти. Мне правда жаль.
Он кивает:
– Ступай, Кара. Все хорошо. Я понимаю.
Если бы! Ничего он не понимает.
Я иду по коридору в комнату отца, Симеон следует за мной. Я поворачиваюсь, чтобы попрощаться, но он уже спускается по лестнице. Мгновение – и я слышу, как открывается и тихо затворяется дверь.
Отец лежит в постели и смотрит в потолок. Я подхожу, он не поворачивает голову.
– Давай-ка тебя поднимем, – говорю я.
В моем голосе нет ни капли той мягкости, с которой я обычно к нему обращаюсь. Сейчас я не испытываю теплых чувств к этому человеку, своему отцу, изуродовавшему мою жизнь и до сих пор умудряющемуся ее портить.
– С Новым годом, папа, – добавляю я без улыбки.
Я обхватываю его, чтоб помочь сесть. Влажные пижамные штаны задираются на его тощих ногах.
Потом, уже после завтрака, собрав белье отца для стирки, я иду одеваться. На подушке лежит записка с телефоном Симеона. Я беру ее. Надо бы ему позвонить, объяснить, что я не идиотка, что мне меньше всего на свете хотелось его прогонять, просто я не привыкла
