в университеты. Но Майкл этого от него и не ждал. Приглашения в школьный центр информации для родителей всегда оказывались в мусорной корзине. Отец не учился в университете и не видел в этой учебе смысла.
«Честная толковая работа – вот что тебе нужно, – говорил он. – Это гораздо лучше, чем долги за три года обучения и несколько букв после твоей фамилии. Ты должен быть впереди всех, Майкл. Пролезь в хорошую фирму, пока твои дружки будут пропивать свои гранты. Пусть они зря теряют время, будь умнее их».
Майкл мог бы объяснить, что хочет быть адвокатом, а для этого нужен диплом юриста и профессиональная квалификация, но какой от этого толк? Он просто заполнил в школе бланк, аккуратно подделав подпись своего отца, и отослал, ничего не сказав дома. И вот сегодня, всего через два часа, он заберет результаты, и это станет его первым шагом в прощании с домом.
Он уже не может лежать, приходится встать и принять душ. Сколько еще раз он будет принимать душ в этой ванной, думает он, пока мокрые черные волосы облепляют его голову, как водоросли. Раз двадцать, максимум двадцать пять, можно не считать. Он делает воду горячее и морщится от обжигающих струй, хлещущих его по плечам. Когда кончаются силы терпеть, он делает воду почти ледяной, и его тело рефлекторно вздрагивает.
– Что это ты застрял в душе, зря льешь воду? Я деньги не печатаю, знаешь ли.
Майкл игнорирует отцовский крик, устанавливает нормальную температуру воды и застывает под струями, глядя, как вода устремляется в сток. Вокруг него клубится пар, вскоре ему становится трудно разглядеть поднесенную к лицу руку.
– Если ты не выключишь душ, – слышится голос за дверью, – то видит Бог…
Майкл лениво выключает воду и выходит из душа. Обмотавшись полотенцем, он открывает дверь. Отец стоит так близко, что едва не падает в ванную.
– Что «видит Бог»? – спрашивает Майкл, протискиваясь мимо отца и торопясь в свою комнату.
– Мал еще мне дерзить! – грозно произносит отец.
– А вот и нет. Только притронься ко мне, старикан, – и я сломаю тебе шею. Переломлю надвое, как прутик.
Майкл наслаждается своей дерзостью. Свобода так близка, что он почти чувствует ее вкус. Она делает его безрассудным.
Открывается дверь, появляется Кара. Видно, что она только что проснулась. Светлые вьющиеся волосы кажутся нимбом над ее головой. Она собиралась пожаловаться на шум, но, почувствовав напряжение, меняет тактику.
– Не надо, Майкл, – просит она, моля его взглядом держать себя в руках. Но Майкл нынче неприкасаем. Пусть вместо одежды на нем одно полотенце, он знает, что никто до него не дотронется.
– Следи за языком, – говорит ему отец.
– А то что?
– А то пикнуть не успеешь, как вылетишь на улицу.
– Это меня устраивает, – говорит Майкл. – Если ты воображаешь, что я проведу под твоей крышей на секунду дольше необходимого, то ты сильно заблуждаешься.
С этими словами он скрывается в своей комнате и с удовольствием хлопает дверью.
– Это мой дом! – кричит через дверь отец. – Я заставлю тебя подчиняться моим правилам!
Майкл надевает трусы, спортивные штаны, футболку. Ему слышно, как Кара старается угомонить отца. Открыв дверь, он подходит к отцу, все еще сыплющему угрозы. Он выше отца – ненамного, но тем не менее, стоя вплотную к нему, чувствует себя уверенно. Сейчас ему важно зафиксировать свою правоту.
– Прошли времена, когда ты мог мне приказывать, – говорит он, обдавая лицо отца своим дыханием и снова ловя его ноздрями.
В отличие от отца он не кричит, а говорит тихо, спокойно, четко произнося каждое слово, чтобы избежать недопонимания.
– Двенадцать долгих лет я мирился с твоим ором и тиранством. Не пойму, с чего ты взял, что вправе так со мной разговаривать. Особенно после того, что натворил. Если ты думал, что имеешь надо мной власть, то она уже много лет как утеряна. Допустим, технически ты мне отец, но это одно название, ты для этого не годен. С тех самых пор. А то и раньше.
Готовясь мысленно к этому моменту, Майкл раздумывал, не придется ли ему высказаться еще яснее; похоже, что нет, и так все понятно. Лицо отца, только что багровое от злости, бледнеет, он вдруг словно уменьшается в росте.
– Ой, что случилось, папочка? – не унимается Майкл. – Ты думал, я не знаю? Я не дурак. Я давным-давно сложил два и два и с тех пор просто ждал, пока буду готов уехать.
Кажется, неплохо было бы прямо сейчас все высказать. Пора приоткрыть завесу. Слишком долго он влачил этот груз. Но Кара… Она стоит перед ним в своей клетчатой пижаме, босиком на вытертом ковре, с наморщенным лбом. Она терпеть не может их ссоры. Она берет его за руку, чтобы он заткнулся, хочет, как всегда, восстановить мир.
Хватит, нельзя больше ничего говорить. Сказанного не воротишь, Кара не заслуживает того, чтобы эта тяжесть давила и на ее плечи. Он знает, что произошло. Теперь и отец знает, что он знает. А Кару лучше от этого избавить.
Она смотрит на него, на ее лице написаны невысказанные вопросы.
– Ты о чем, Майкл? – спрашивает она. – Что ты знаешь?
– Я знаю, что мне выпала возможность отсюда уехать, – отвечает он ей. – Как только смогу, уеду учиться в Лондон, в университет. Вам меня не остановить.
Кара не сводит с него взгляда, ее карие глаза наполняются слезами. «Как же она похожа на мать! С каждым годом все сильнее», – думает он. Отец не может этого не видеть, но помалкивает.
– Что?.. – лепечет она. – Как это уедешь? Ты не можешь уехать.
Майкл отходит от отца и обнимает свою младшую сестренку, уже, правда, не такую малышку, как раньше. Она прижимается к нему, он чувствует, что она начинает дрожать.
– Прости, Ка, но я не могу здесь оставаться. Ты же не думала, что я всегда буду рядом? Наверняка знала, что я уеду, как только получу результаты экзаменов.
– Но как?.. – шепчет она.
– Это произойдет сегодня. Я уже иду за результатами. Учеба в Лондоне начинается через три недели. Все уже готово.
– Ты не можешь, – повторяет она и вдруг просит: – Возьми меня с собой.
Он медленно качает головой.
– Взял бы, если бы мог, ты же знаешь.
Их отец приходит в себя и снова повышает голос:
– Если ты думаешь, что я буду платить за всю эту претенциозную университетскую чушь, то…
Майкл отпускает Кару и поворачивается к отцу. Перед ним неисправимый, конченый человек, загнавший себя за годы лжи и обид в
