слово, Вигга никогда ему этого не простит.
– Да, Карла, это Карл пришел к тебе. Ты устала, тещенька? – Вопрос был дурацким, он сам это понимал, но беседа у ложа умирающих не была обязательной темой в полицейской школе.
Снова какие-то свистящие звуки, словно она испускала свой последний вздох.
Он приложил ухо к ее сухим губам.
– Я слушаю, тещенька. Скажи еще раз.
– Это ты, дружок, мой маленький полицейский? – едва слышно произнесла она.
Он взял ее за руку.
– Ты же знаешь, это я, Карла. Твой друг навеки. – Он сказал это бархатным голосом, как всегда говорят в мелодрамах.
– Выгони эту чертову ведьму! – прозвучало вдруг тихо, но очень отчетливо.
– Что она говорит? – спросила младшая медсестра, стоявшая в изножье кровати.
– Она хочет помолиться в последний раз наедине со мной.
– Она так много сказала?
– Да. Мы говорили на эсперанто.
Это произвело на женщину сильное впечатление.
В тот же момент, как она захлопнула дверь, из-под одеяла появилась высохшая рука и вцепилась в руку Карла.
– Она хочет убить меня, ты знаешь это? – прошептала она. – Арестуй ее.
Карл снисходительно посмотрел на нее:
– Я не имею права, Карла, пока она этого не сделает.
– Тогда я позвоню и скажу, что она это сделала.
– Отлично, Карла, прекрасный план.
– У тебя подарок для меня? – Она жадно протянула руку к пластиковому пакету.
Карл подтянул пакет поближе к себе, и раздался плеск.
– Там булькает! – воскликнула она на удивление осознанно.
Одним прыжком Карл оказался рядом с умывальником, выхватил бутылку и бросил пакет в умывальник. Пробка сидела в горлышке неплотно.
– НЕ-Е-ЕТ! – донесся вопль с ложа умирающей. – КРАСНОЕ ВИНО! – Она наполовину поднялась в кровати и протянула руку.
«What the hell!»[38] – подумал Карл и отдал ей бутылку.
Если бы Асад при этом присутствовал, то рассказал бы какой-нибудь эпизод из жизни верблюдов, потому что Карла пила так, будто две недели бродила по пустыне. Метаморфоза была столь разительной, что исповедь перед кончиной надо было бы отложить.
На обратном пути он все еще слышал звуки ее дребезжащего сопрано, нечто вроде оперной арии.
– Что там происходит? – спросила одна из санитарок, мимо которой Карл шел к выходу.
– О-ох, это фру Карла Альсинг поет свою лебединую песнь, – произнес он. – Но надо быть готовым к тому, что песнь будет длинной и тяжелой.
– Асад заедет за мной перед рассветом, Мона, – сказал он, оказавшись наконец в постели.
– Ты ведь скоро вернешься? – осторожно спросила она.
Он приподнял ее рубашку и погладил живот.
– Мы же договорились. Конечно скоро.
– Я боюсь, Карл. – Он погладил ее по щеке и прижался лицом к округлившемуся животу. Она дрожала.
– Не волнуйся, Мона. Я уверен, что все будет хорошо. Будь осторожна, обещаешь мне?
Медленно кивнув, она отвернулась.
– Кто будет беречь меня и малыша, если с тобой что-то случится?
Карл вскинул брови.
– Я всего лишь на пару дней во Франкфурт, Мона. Что может со мной случиться?
Она пожала плечами:
– Многое. На немецких автобанах люди ездят как сумасшедшие.
Он улыбнулся:
– За рулем будет не Асад, успокойся.
Она глубоко вздохнула:
– А еще эта история с Асадом, мертвой женщиной и его семьей.
Карл отодвинулся от живота и посмотрел ей прямо в глаза.
– Что ты об этом знаешь?
– Я разговаривала с Гордоном. Он позвонил перед тем, как ты вернулся.
Чертов идиот. У него не было ни малейших полномочий рассказывать ей про это.
– Я понимаю, о чем ты думаешь, но это не его вина, Карл. Я сама расспрашивала его. Он хотел, чтобы я ему помогла в одном трудном деле.
– Ты о том сумасшедшем парне?
– Да. Гордон рассказал о числе двадцать один семнадцать и об убитой женщине. И про историю Асада, про его семью, про их похищение. И про то, зачем вы поедете в Германию. – Она схватила его за руку. – Найди их, но вернись живым, любимый, обещай мне это.
– Да, конечно.
– Скажи так, чтобы я тебе поверила. Ты обещаешь?
– Да, Мона. Обещаю. Если мы их найдем, то я передам немецкой полиции всю трудную часть работы.
Она откинулась на подушку.
– Ты знаешь, что Мортен вернулся с Харди из Швейцарии?
– Вот черт, не знаю. Когда это случилось?
Почему они не позвонили ему, не рассказали, как там все?
– Вчера. Харди уже лечат. Но говорят, что не уверены в результате. Настроение у них не радостное, мне так показалось.
27
Асад
День девятый
Сон Асада продолжался лишь несколько часов, когда он вдруг проснулся, почувствовав смертельный холод во всем теле, как будто кровь вообще перестала циркулировать. Он безуспешно попробовал пошевелить руками и ногами, после чего стал вспоминать, по какой причине могло это случиться.
И все вспомнил.
Сегодня начиналась охота. Он почувствовал тошноту при этой мысли, потому что, вероятнее всего, итогом станет смерть нескольких человек. И теперь, когда Ларса Бьорна больше нет, никто в управлении полиции Копенгагена не будет знать, куда он и Карл направляются и чем будут заниматься. В течение нескольких секунд им нужно будет принимать решения, касающиеся жизни и смерти, и в любом случае конец будет ужасным.
Асад разложил молитвенный коврик и встал на колени.
– Аллах Всемогущий, помоги мне восстановить справедливость и дай силу понять и принять мою судьбу, – тихо сказал он.
На полу рядом с ним лежали газеты и вырезки с фотографиями, сделанными Хоаном Айгуадэром, и все остальное, что он возьмет с собой. Было очень больно видеть на них изображения родных ему людей. Лели Кабаби, его ангел-хранитель. Марва, которую он оставил с двумя девочками и третьим ребенком под сердцем. Его любимая жена, которую Галиб изнасиловал, из-за чего у нее случился выкидыш, и после этого он насиловал ее снова и снова. Галиб, этот дьявол во плоти, разрушивший их жизнь, творивший мерзости с его дочерями и убивавший их новорожденных детей.
В последние дни эти картины все время стояли у него перед глазами, и он больше не помнил, какой была его жизнь прежде.
Асад встал, снял с полки тонкий альбом в переплете из верблюжьей кожи и открыл его впервые за много-много лет. Он сейчас уезжал для того, чтобы отомстить за потерянную жизнь, запечатленную в этом альбоме.
«Помни их такими, какими они были когда-то, Асад. Пусть хорошие мысли ведут тебя, и ты найдешь их», – подумал он и стал листать.
Это были фотографии их с Марвой свадьбы, раннее детство их детей, жизнь в Кастеллет и в квартире в Копенгагене. Радостные, счастливые дни и
