не сделают.
Она посветлела.
* * *
Ни в какой аэропорт я, конечно, ехать не думал. Жора поныл, что такие связи нам очень бы пригодились и что нам надо их укреплять, но был сразу жестко отправлен и благоразумно сник.
– Еще раз про нее заикнешься, я тебе лицо поломаю. Ты меня понял?
– Понял, Толя, ну чего ты.
– И про «нас» поясни чуток. Это что за «мы»? В отношения задумал вступить?
– Толя… Ну я же твой директор… Ну пожалуйста! Они договора уже на подпись готовят.
– Ага. И ты, значит, такой хочешь подписывать бумаги вместо меня? А насос у тебя не сломается?
Я прикалывался. На самом деле мне было без разницы. Вообще, по фигу – будет он моим директором или нет. Я даже насчет этих людей из клуба еще не решил – мутить с ними или послать подальше. Потому что думал совсем о другом.
Где она – и где я. Вот это была тема. Ну какой, блин, Париж. Какой «Роллинг Стоунз». Какие выкупленные самолеты. Я в трениках на работу хожу. И «дошик» из пластиковой коробки хомячу. Не может быть, чтобы между нами стукнул мотор. Я – дно, я – ростовское днище. Усеянное мусором и битым стеклом. Я – камень на шею.
Но потом у себя на столе нашел какие-то почеркушки. Звездочки смешные с глазами, рожицы, всякая фигня, которую от нечего делать рисуют. Когда задумались или руки занять нечем.
Я Жоре говорю:
– Ты бы убирал за собой свое творчество. И, вообще, сколько еще будешь тереться здесь?
А он отвечает:
– Это не мое. Это Юля оставила. Слушала твой трек и чертила.
Я листочек перевернул, а там раз пять написано «Бустер», и еще пару раз – «Вселенная». Вокруг черточки разные, крестики.
Я говорю:
– Что за Вселенная? О чем разговор был?
– Да ни о чем, Толя. Она твой «Лед» без конца слушала. Раз двадцать, наверное. Запарила слегка, если честно.
Ростовское днище.
Но ведь осталась тогда в монастыре. Отцу сказала, что из машины выпрыгнет.
Почему я помнил об этом? До фига ведь всего забываю. А это помню.
Может, я дно, потому что так надежней? Как с привязанной рукой. Да еще и с повязкой на глазах. Тук-тук, я в домике.
И оттого быкую. Как реальное дно. Вот человека собрался обидеть.
– Толя, ты куда?
– Номер автобуса какой с «Речного вокзала» до Шереметьева?
Но погнал сначала на радио. До вылета ее рейса в Париж оставалось часа четыре, и я успевал сделать одну штуку.
На студии уговорил дневного диджея пустить меня к микрофону на пару минут. Он сперва упирался, но я припомнил ростовские денечки, когда любого мог при-болтать на что угодно – от сигаретки до халявного чека.
– Только дверь подопри стулом, – посоветовал он. – Начальство прибежит быстро.
Славик-продюсер не любил, если мы нарушали.
– Юля, – сказал я, набрав номер ее супер-трубы. – Ты сейчас где? Радио есть под рукой?
– На Ленинградке. Скоро на Шарик свернем.
– Отлично. Покрути до моей волны.
– А ты в аэропорт едешь?
– Да. Включай радио.
Славик действительно прибежал быстро. Поколотился немного в дверь, потом замаячил в окне за пультом. Но меня было уже не сбить – я делал свой фристайл, и по дневному джею рядом со мной в студии, и по лицам тех, кто столпился за спиной Славика, видел, что их всех по-лютому прёт. Я читал что-то про «Вселенную», про «летишь в Париж», про «себе не лги», и флоу складывался сам собой. Не надо было думать, не надо было искать рифмы – меня тащило, как щепочку по воде ранней весной. Успел только заметить пару хороших панчлайнов и даже подумал, что стоило бы такое запомнить, но тут же забыл.
Когда бастанул, дверь открывать не торопился. Хотелось еще покайфовать чуток. Просто стоял у микрофона, качал головой и смотрел, как за стеклом аплодируют и как Славик беззвучно орет на меня. Потом его кто-то сзади толкнул, что-то сказали, он напялил наушники. Секунду или две, наверное, слушал, уставившись в пустоту, а затем замахал вдруг руками, заколотил по стеклу и стал мне что-то показывать.
– Он хочет, чтоб ты на звонок ответил, – догадался дневной. – Наушники надевай.
Я надел и услышал очень знакомый голос:
– …путем у тебя все будет. Поверь, я эту фишку секу. Обнял тебя, брат. Скоро вживую с тобой перетрем.
– Титомир позвонил! – заорал Славик, вбегая в студию и оттолкнув джея, который едва успел убрать от двери стул. – В эфир позвонил!
Следом за ним показалась девочка, сидевшая за пультом.
– Слава, там еще много звонков. Очень много. Все линии забиты!
Он уставился на меня, а потом торжественно, как маленький толстый Зевс, указал на лежавшие под микрофоном наушники:
– Отвечай.
По-быстрому не получилось. Они звонили один за другим. Я отвечал, благодарил, прикалывался, и все это шло в эфир. Славик не отлипал от стекла. Его счастливая рожа все больше становилась похожа на масляный блин, а я понимал, что уже сильно опаздываю. Оторвавшись на пару минут от микрофона, пока за меня отвечал дневной джей, я снова набрал Юлю, но она не взяла трубку. Славик из-за стекла маячил, чтобы я надел «уши». Я показал ему «фак» и потянул за ручку двери. Она была заперта.
– Дружище, ты меня извини, – сказал я в микрофон очередному дозвонившемуся на студию. – Чуть позже тебе отвечу. Мне сейчас надо одному человеку важное сказать… Юля, если ты меня слышишь… Не обижайся. Я на самом деле не прав и вел себя как бычара, но в аэропорт сегодня реально собирался приехать. Просто меня тут заперли, а дверь такую не выбьешь… Хорошей тебе поездки. Прости, если обидел.
Я поднял глаза и наткнулся на взгляды джея, Славика и всех остальных, кто стоял за стеклом у пульта. В зоопарке так смотрят на очень странное животное.
– А теперь продолжаем ответы на письма трудящихся.
Когда звонки наконец прекратились, я немного поискал Славика, чтобы разъяснить ему, насколько он был не прав, а потом поехал домой. Ныкаться он умел, как выяснилось, не хуже Шнырика в монастыре.
Зато не забрали в ментовку.
По дороге старался убедить себя, что косяк был не мой, но все равно почему-то выходило, что мой. Вроде как на успех повелся. На все эти восторги и голоса. Натуральное дно.
Дверь в квартиру открывал уже в самом тухлом настроении. Подумал – если Жора еще не свалил, вот кто сейчас у нас огребет. Потому что кто-то огрести за мои тухляки сегодня был должен.
– Толян, – радостно сказал он, выглядывая в прихожку из комнаты. – Чего
