доказывать, что любая из них в равной мере могла бы относиться и к высшему свету.
* * *
М* очень любит подмечать смешные стороны светской жизни. Он просто ликует, когда узнает о какой-нибудь вопиющей несправедливости, неудачном выборе сановника, смехотворной непоследовательности власть имущих и всяческих безобразиях, столь частых в высшем обществе. Поначалу я счел его просто злопыхателем, но, познакомившись с ним поближе, понял, откуда у него этот странный взгляд на вещи: человек честный, он так пылал добродетельным негодованием, что для облегчения душевных мук приучил себя к насмешливости, которая силится выглядеть веселой, но подчас, выдавая истинную свою природу, становится горькой и саркастической.
* * *
Дружба для Н* — это не что иное, как деловые отношения с его так называемыми друзьями. Любовь для него — всего лишь добавок к хорошему пищеварению. Все, что выше или ниже уровня его интересов, попросту для него не существует. Благородное и бескорыстное дружеское участие или неподдельное сердечное увлечение кажутся ему бессмысленным безумством из числа тех, за которые сажают в сумасшедший дом.
* * *
Г-н де Сегюр[593] издал ордонанс о том, что артиллерийским офицером может быть только дворянин. Но так как ремесло артиллериста доступно лишь людям образованным, этот ордонанс привел к весьма забавному недоразумению: аббат Боссю,[594] экзаменовавший выпускников военных школ, аттестовал одних простолюдинов; Шерен[595] же, проверявший их родословную, — одних дворян. Из сотни выпускников нашлось всего человек пять, удовлетворивших и того, и другого.
* * *
Мне довелось однажды беседовать с г-ном де Л* о плотских утехах. По его мнению, кто потерял способность быть в любви мотом, тот немедля должен стать скупцом, так как, перестав быть богачом, он мгновенно делается нищим. «Что до меня, — признался он, — то как только мне пришлось перейти от расплаты наличными к выдаче векселей, я сразу же закрыл свой банк».
* * *
Один писатель, которому вельможа дал понять, какое расстояние их разделяет, сказал ему: «Ваша светлость, я помню о том, о чем обязан помнить; но я не забываю и о том, что быть выше меня куда легче, нежели стать вровень со мной».
* * *
Г-жа де Л* — кокетка с иллюзиями: в первую очередь она обманывает самое себя. Г-жа де Б* — кокетка без иллюзий: она обманывает только других.
* * *
Маршал де Ноайль вел в парламенте тяжбу с одним из своих арендаторов. Восемь или девять советников в один голос отказались участвовать в разборе дела, сославшись на свое родство с г-ном де Ноайлем. Они действительно приходились ему родственниками, но только в восьмом колене. Сочтя такое тщеславие смехотворным, советник по имени Юрсон встал и объявил: «Я тоже отвожу себя». — «На каком основании?», — спросил первый президент. «Я состою в родстве с арендатором», — ответил Юрсон.
* * *
Когда шестидесятипятилетняя г-жа де* вышла за двадцатидвухлетнего М*, кто-то назвал их союз браком Пирама и Бавкиды.[596]
* * *
Когда М* упрекнули в холодности к женщинам, он ответил: «Госпожа де К* сказала однажды о детях: „Я так и вижу ребенка, которого мне не удалось родить“. То же самое могу сказать и о женщинах. Я мысленно нарисовал себе образ женщины, каких мало, и он ограждает меня от женщин, каких много. Поверьте, я весьма признателен этой придуманной мною даме».
* * *
«На мой взгляд, — говаривал М*, — в обществе нет ничего смехотворнее, чем брак и звание мужа, а в политике — чем королевская власть и сан монарха. Вот два предмета, которые особенно меня веселят и дают мне постоянный повод для шуток. Поэтому тот, кто сумел бы меня женить или возвести на трон, отнял бы у меня добрую долю моего разума и веселого нрава».
* * *
В одном обществе рассуждали о том, как свалить дурного министра, запятнавшего себя множеством низостей, и один из его отъявленных врагов неожиданно предложил: «А что, если подбить его на какой-нибудь разумный шаг или честный поступок? Вот уж тогда его наверняка прогонят!».
* * *
«Что могут мне сделать вельможи и государи? — восклицал М*. — Разве в силах они вернуть мне молодость или отнять у меня способность мыслить, утешающую меня во всех невзгодах?».
* * *
Однажды г-жа де* сказала М*: «По-моему, вы не очень уважаете меня, и все из-за того, что одно время я часто виделась с господином д’Юр... Сейчас я вам все объясню, и это послужит наилучшим для меня оправданием. Дело в том, что я спала с ним; не будь этого, разве я стала бы его терпеть? Ненавижу дурное общество! Мне кажется, этого довольно, чтобы извинить меня и в моих собственных, и, надеюсь, в ваших глазах».
* * *
Г-н де Б* ежедневно бывал у г-жи де Л*; ходили даже слухи, что он намерен на ней жениться. Узнав о них, де Б* сказал кому-то из друзей: «На свете едва ли найдется мужчина, которого она не предпочла бы мне; я плачу ей той же монетой. Мы дружны вот уже пятнадцать лет — за столь долгий срок два человека не могут не понять, как мало симпатичны они друг другу».
* * *
«Если у меня и есть иллюзии насчет людей, которых я люблю, — не раз говорил М*, — то они, подобно стеклу на пастельной картине, смягчают иные черты, но не могут изменить ни пропорции, ни взаимоотношения частей».
* * *
Как-то раз в светской гостиной заспорили о том, что приятнее — давать или получать? Кто говорил, что давать; кто утверждал, что, когда людей связывает истинная дружба, удовольствие получать не менее утонченно и даже более сильно. Один умный человек на вопрос, что он думает по этому поводу, сказал: «Не знаю, какое из двух удовольствий сильнее, но я всегда предпочитаю первое, то есть давать: оно долговечнее, и я не раз убеждался, что люди не так быстро его забывают».
* * *
Друзьям М* хотелось подчинить его волю своим прихотям; им это не удалось, и тогда они заявили, что он неисправим. «Если бы меня можно было исправить, — возразил он, — я давным-давно испортился бы».
* * *
«Я равнодушен к авансам г-на де Б*, — говорил М*, — ибо не слишком ценю в себе качества, которые так привлекают его. Я уверен: узнай он, что именно я в себе ценю, он сразу отказал бы мне от дома».
* * *
Г-на де* упрекали в том, что он из породы врачей, которые все видят в черном свете. «А это потому, — объяснил он, — что я наблюдал, как
