понятиями, вот уже две тысячи лет позорящими Европу».
* * *
Г-н де Калонн, намереваясь впустить к себе в кабинет каких-то дам, никак не мог отпереть дверь. «...ключ!», — нетерпеливо выругался он, но тут же спохватился и сказал: «Прошу извинить, но жизнь доказала мне, что только это слово помогает в любом затруднении». И в самом деле, замок тут же открылся.
* * *
Я спросил М*, почему он предпочитает оставаться безвестным, лишая людей возможности облагодетельствовать его. «Лучшее благодеяние, которое они могут мне оказать, — это предать меня забвению», — ответил он.
* * *
Г-н* что-то обещал г-ну Л* и дал ему в этом слово дворянина. «Если не возражаете, — ответил Л*, — дайте мне лучше слово честного человека».
* * *
Знаменитый Бен Джонсон[584] говаривал, что каждый, кто берет музу в жены, умирает с голоду, тогда как тот, кто делает ее своей любовницей, живет припеваючи. Эти слова напоминают замечание Дидро — я сам слышал от него эту фразу — о том, что литератор, если он человек разумный, может сойтись с женщиной, способной состряпать книгу, но жениться должен лишь на женщине, которая умеет состряпать обед. Но есть еще одна, более приятная возможность: не брать в любовницы женщину, пишущую книги, а в жены — вообще никакую.
* * *
М* говорил: «Надеюсь, наступит день, когда, выйдя из Национального собрания, где будет председательствовать еврей,[585] я отправлюсь на свадьбу католика, который только что развелся с лютеранкой и теперь женится на юной анабаптистке, а после венчания мы все отобедаем у кюре, тоже состоящего во втором браке,[586] и он представит нам свою новую жену, молодую особу англиканского вероисповедания и дочь кальвинистки».
* * *
Г-н де М* сказал мне: «Только человек незаурядный осмеливается сказать фортуне: „Я подпущу тебя к себе лишь при условии, что ты покорно наденешь на себя ярмо моих капризов“, или дерзает заявить славе: „Ты — всего-навсего потаскушка, и я готов поразвлечься с тобой, но немедля прогоню тебя, если ты станешь чересчур развязной и назойливой“». Говоря это, де М* живописал самого себя: у него именно такой характер..
* * *
Об одном придворном, человеке легкомысленном, но, в сущности, неразвращенном, говорили: «Он запылился на ветру, но не вывалялся в грязи»
* * *
М* считал, что философ должен сперва обрести счастье, которое является уделом мертвецов, то есть стать неуязвимым для страдания и пребывать в покое, и только потом изведать счастье, доступное лишь живым, то есть начать мыслить, чувствовать и радоваться.
* * *
Г-н де Верженн не любил литераторов: как известно, ни один из выдающихся сочинителей не воспел в стихах мир 1783 года.[587] По этому поводу кто-то заметил: «Поэты молчат по двум причинам: во-первых, этот мир ничего не принес поэтам; во-вторых, слишком непоэтичен сюжет».
* * *
Я спросил М*, почему он не женится — партия-то ведь выгодная. «Я не женюсь из боязни, как бы сын мой не вышел в отца», — ответил он, чем поверг меня в немалое изумление: я знал, что М* — человек в высшей степени порядочный. Тогда он пояснил: «Да, да, я боюсь, что мой сын вместе с бедностью унаследует от меня неумение лгать, заискивать, пресмыкаться и ему придется пройти через те же испытания, через которые прошел я».
* * *
Некая дама разглагольствовала о своей добродетели и, по ее словам, слышать больше о любви не хотела. Услышав такие речи, один острослов заметил: «К чему вся эта похвальба? Неужели она не может найти себе любовника иным способом?».
* * *
В дни собрания нотаблей[588] кто-то попробовал заставить говорить попугая г-жи*. «Не трудитесь, — вмешалась она. — Из него слова не выжмешь». — «На что же он тогда годен? Заведите попугая, который, на худой конец, умел бы кричать: „Да здравствует король!“». — «Упаси меня боже! — воскликнула г-жа*. — Зачем мне такой попугай? Его тотчас же назначили бы нотаблем!».
* * *
Некоему привратнику дети его покойного хозяина отказались выплатить тысячу ливров, полагавшуюся ему по завещанию их отца. Я посоветовал бедняге истребовать эту сумму по суду. «Неужели вы думаете, сударь, — возмутился он, — что я заведу с ними тяжбу? Ведь я служил их отцу двадцать пять лет, а им самим служу уже пятнадцать!». Даже в несправедливости своих господ несчастный усмотрел лишь предлог для того, чтобы сделать им щедрый подарок.
* * *
М* спросили, почему природа устроила так, что любовь не подвластна разуму. «Потому, — ответил он, — что у природы одна цель — продолжение рода человеческого, а для того, чтобы ее достигнуть, вполне достаточно одной нашей глупости. Природе безразлично, обращаюсь ли я, пьяный, к услугам служанки из кабака, а порой и просто уличной девки или же после двухлетних домогательств получаю руку Клариссы,[589] — и в том, и в другом случае цель достигнута. А если бы я внимал разуму, он уберег бы меня и от служанки, и от девки, и, вероятно, даже от Клариссы. Что сталось бы с людьми, если бы они покорствовали только разуму? Кто из мужчин захотел бы сделаться отцом и обречь себя на бесконечные заботы в течение многих лет? Какая женщина согласилась бы расплачиваться девятимесячным недугом за несколько минут эпилептических содроганий? Вырывая нас из-под ига разума, природа укрепляет свою власть над нами. Вот почему в любви она равняет Зеновию[590] с ее птичницей, Марка Аврелия[591] с его конюхом».
* * *
М* — человек живой, впечатлительный и готовый откликнуться на все, что он видит и слышит: если ему расскажут о благородном поступке, он прослезится; если глупец попробует выставить его на посмеяние, он улыбнется.
* * *
М* утверждает, что самое избранное общество — точная копия публичного дома, который однажды описала ему некая юная обитательница последнего. Встретив ее в воксале,[592] он подошел и осведомился, где с нею можно увидеться наедине и потолковать о вещах, касающихся только их двоих. «Сударь, — ответила она, — я живу у г-жи*. Это очень почтенное заведение: там бывают только порядочные люди, и приезжают они почти всегда в каретах. В доме есть ворота и премиленькая гостиная с зеркалами и красивой люстрой. Посетители порой даже ужинают у нас, и тогда посуду им ставят серебряную». — «Скажите на милость! .. Знаете, мадмуазель, такое я видывал только в самом лучшем обществе». — «Я тоже, а я перебывала в разных домах такого сорта». И тут М*, еще раз перебрав все подробности описания, начинает
