являлась ещё несколько раз — то на пару минут, а то и на несколько часов подряд. Курила, с горечью глядя на меня, бросала две-три сердитые реплики, а однажды даже поцеловала меня в лоб, словно мать, прощающая ребёнка за провинность.
А потом Мойра пропала. Проходили дни, недели, но от неё не было вестей. Иногда я намеренно пытался вызвать её. Бродил по комнате, бормоча:
— Ну, где же вы, где, повелительница судеб? Бросили меня? Не нужен вам слабый и жалкий?
Порой я видел её во сне. Мойра смеялась надо мной, крутила на ладони хрустальный шар, пускала между зубов сигаретный дым. Но я понимал, что это обычные сны, игры утомлённого мозга, они не имеют ничего общего с загадочными видениями, в которые погружала меня гречанка.
Однако Бернард продолжал навещать меня.
— Осторожней с одиночеством, — предупреждал меня живой покойник. — Так можно и с ума сойти. Посмотри за окно, в Париже кипит жизнь! В Tour Eiffel приняли на твоё место нового сотрудника, любимчика Сорье. И всё пошло по-прежнему. Сорье, надевая елейное выражение лица, исподтишка даёт моральные затрещины другим козлам отпущения. В редакции газеты царит всеобщее недовольство, и все, кроме тебя, сдерживают негодование. «Поскорей! Ну, живей пишем!» — покрикивает Сорье на журналистов. И каждый разумный сотрудник молчит и мечтает, чтобы в одно прекрасное утро эта свинья полетела с работы ко всем чертям.
Когда-то живой покойник пугал меня до смерти. Но теперь его рассказы о редакции немного забавляли меня. А потом он тоже пропал, как и Мойра — без прощаний и объяснений.
Я пускался в душевные метания, мне хотелось то начать жизнь с чистого листа, то подохнуть под мостом. Лили иногда подходила к двери и спрашивала, долго ли я буду сидеть взаперти. Она не чувствовала моей близости. Я не согревал её теплом, и она больше не сияла как женщина. У нас не было ни намёка на телесную близость восемьдесят девять дней подряд.
И вдруг раздался телефонный звонок, встревоживший привычную тишину квартиры. Я почувствовал, что Лили за дверью обрадовалась и воодушевлённо ответила в трубку: «Слушаю!»
— Слушаю! — звонко повторила она.
Но её любезный голос вдруг снова стал глухим и монотонным. Мне стало ясно, что она опять отвечает на вопросы, которые задают обо мне.
Сквозь замызганное окно проникал тусклый свет дневного города. Я постоял у подоконника, глядя сверху на поток машин и пешеходов, спешащих по тротуарам. Ларьки с сэндвичами, кондитерские лавки, очередь у будки телефона-автомата… как я давно не видел этой обычной человеческой суеты!
— Кто звонил? — крикнул я, но ответа не услышал.
Не сдержавшись, я спросил ещё раз… Лили была, как я заметил, раздражена моим ворчанием. Она вошла в комнату и встала на некотором расстоянии от меня.
Я тревожно смотрел на неё. Она не улыбалась и, секунду помедлив, сообщила:
— Тебе звонил человек, судя по голосу, немолодой, представился Бальтасаром.
— Знаю-знаю, это замечательный человек, я с ним знаком, он дворецкий у известного бизнесмена. Чего он хотел?
Лицо Лили вдруг стало смущённым, словно она боялась обидеть меня.
— Да, в общем-то, он просил передать…
Она отвела взгляд в сторону и несмело проговорила:
— В общем, он сказал… Я не могу… Лучше бы ты сам отвечал на звонки, дорогой, и тогда бы мне не пришлось передавать тебе ужасные вести.
— Не передавай, я и так знаю, о чём ты.
Лили судорожно вздохнула и выбежала из комнаты. Я услышал, как она нервно ходит по кухне, вздыхает и щёлкает зажигалкой.
— Значит, произошло то, что должно было произойти, — тихо сказал я.
Неприятные новости страшно взволновали меня. Встрепенувшись, я начал приводить себя в порядок, потому что за три месяца затворничества стал похож на бездомного. Пошёл в ванную, побрился, принял душ. Стричься уже не было времени, и, взяв резинку Лили, я стянул волосы в конский хвост. Ну что ж, немного похож на хиппи, зато аккуратно.
— Лили…
Крайне возбуждённый, я стоял посреди комнаты и твердил одно и то же:
— Где мой чёрный костюм, Лили?
Она пожала плечами, затем побежала к шкафу. Руки её дрожали, видимо, передалось моё волнение. Дело было решено за минуту — нашёлся мой строгий костюм, в котором спустя час я стоял у входа в дом Хейма.
— Как это произошло, Бальтасар? — прервал я дворецкого на полуслове, едва переступив порог дома.
Старик не сдерживал слёз. Когда он открыл дверь, мне показалось, что спина его согнулась, а сам он ходит тяжёлой поступью.
— Его застрелили, мсье Рууд, — немного успокоившись, сказал он тихо. — В кабинете. Ночью.
Но ему пришлось прервать разговор. По багровым скулам старика снова потекли слёзы. Он был буквально раздавлен горем. Я сомневался, что пожилой человек выдержит эту страшную беду.
— Кто застрелил? Когда? — невольно вырвалось у меня.
Я был взволнован мыслями об убийстве человека, которого хорошо знал и даже считал своим другом. Лицо Бальтасара выражало чувство непонимания и непринятия. Устремив на меня печальные глаза, он сказал:
— В двух словах: не знаю. Приезжала полиция, но она ничего не прояснила…
Бальтасар возмущался жестокой участи, постигшей его господина. Какая несправедливость! Ему не хотелось превращаться в одинокого старика, который будет умирать без любимого дела, всеми покинутый.
Пока в душе Бальтасара совершался внутренний бунт, в моей голове блуждали странные мысли. Я уныло разглядывал опустевший дом, который сейчас напоминал угрюмый склеп.
— Не таким я представлял будущее мсье Хейма, — причитал Бальтасар.
— У него были враги? — быстро спросил я.
Бальтасар прерывисто всхлипывал.
— Я и сам не знаю, — ответил тот неуверенным тоном. — Он спокойно жил. Наверное, как у всех состоятельных людей, у него были свои заботы и хлопоты, и друзья, и лютые ненавистники.
— У тех, чьи дела идут в гору, всегда есть враги.
Я заметил встревоженное лицо Бальтасара и пожалел, что поторопился поднимать такую тему.
— Пожалуй, вы правы, мсье, но я — человек маленький, и в большие дела меня никогда не посвящали, о недоброжелателях не рассказывали. К разговорам господина я не прислушивался, поэтому знать всего не могу.
Меня бесила неясность, полное непонимание ситуации.
— То есть вы думаете, что к мсье Хейму все относились хорошо?
— Да. Возле него всегда были достойные, серьёзные люди, — утверждал старик, хорошенько подумав.
Какая же поднимется сейчас шумиха в прессе! Ох, как же разволнуются парижские газеты! Какие страшные рассказы будут выдумывать об этом трагическом событии!
Дворецкий сварил кофе. Я обхватил чашку обеими руками, чтобы немного согреться: в доме было холодно.
Бальтасар с ошеломлённым и испуганным лицом возился с огнём в камине, стараясь угодить мне, как почтенному гостю. Кроме нас, в этом пустынном
