почву из-под ног. Даже в голове слегка плыло. Светлые Небеса, да куда же мир катится?
— Пожитки-то всякие, сынок, ценнее больной старухи… — грустно улыбнулась женщина.
— Рабыня, значит?
— Рабыня, сынок, — покорно кивнула та седой головой, отчего-то перестав величать его милордом. — А кому надо заботиться о старых рабах? Толку-то с нас нет уже. Зазря хлеб свой едим. Я хозяина нашего понимаю — не серчаю вовсе. Её вот жалко!
Женщина с любовью и горечью посмотрела на притихшую девочку, вздохнула.
— Пропадёт здесь со мной — или голодом, или лиходеи какие угробят… Пожалей нас, милорд, не губи! Не тронь сиротку! Всеблагая тебя за доброту наградит…
От печального тихого голоса женщины болезненно щемило в груди, и Эливерт поспешно спросил, чтобы отвлечься хоть чем-то:
— А что же ваши-то сбежали? Верно, виноваты в чём перед её величеством?
— Не знаю, милорд, — покачала светлой головой женщина. — Хозяин-то нам про дела свои не докладывался. Может, и виноват. А может, испужался просто. Милорд Экаиб завсегда трусоват был… Смел только с бабами. Да и то с теми, кто ответить не может. Горлинка моя совсем ещё дитя была, когда он её в опочивальню к себе забрал…
Из светлых глаз, прозрачных, будто горные озёра, покатились снова горькие слёзы.
— Вот уж десять лет минуло, как пепел её под памятным камнем лежит… Малютку Ланочку родила, а сама… Одна у меня теперь радость-то в жизни осталась. Не отнимай, сынок!
Эл сглотнул застрявший в горле комок слёз, вглядываясь в её печальное изнурённое лицо.
— Что же… — тихо прошептал он, — а больше у тебя и нет никого?
— Никого… — грустно вздохнула женщина, стирая слезы, катившиеся по морщинистым щекам.
— Но ведь… не всегда так было, — неуверенно предположил Эливерт. — Была же и у тебя семья, родные?
— Конечно, была… — тяжко вздохнула старушка. — И семья была, и дом был. Так давно… будто во сне привиделось… Всё, проклятые, отняли! Всю жизнь поломали.
В светлых глазах застыла такая тоска, пронзительная и горькая, что Эливерт с трудом заставил себя произнести ещё один вопрос:
— Как… тебя… зовут, женщина? Откуда ты?
— Ай, имя я давно позабыла, — устало махнула она жилистой рукой. — У рабов, сынок, имён-то нет. Так… «Поди сюда!» или «Старая дура». Кто же нас по имени величать будет?
— Идём со мной! Вставай!
Эливерт резко наклонился, протянул услужливо руку, помогая несчастной хромой подняться.
— Эй, эй! Куда ты её? — заволновалась маленькая злючка. — Ты чего удумал?
— Ничего, — отмахнулся Ворон. — Держись за меня! Вот так… потихоньку! Я помогу. Вот сюда… Пойдём! Вот сюда, на свет, на воздух. Садись! Тише, осторожнее!
Он провёл вцепившуюся в него рабыню сквозь дверной проём, усадил на ступеньках уличной лестницы.
Женщина щурила светлые глаза, отвыкшие от яркого солнца. Похоже, она давно уже не выбиралась из своего логова на свет белый.
Постепенно затравленное выражение её лица сменилось восторженно-благостным. Рабыня посмотрела на небо, зажмурилась от тёплого летнего солнышка, улыбнулась своему неожиданному покровителю.
А Эливерт опустился перед ней на колени, заглянул пытливо в глаза и снова спросил настойчиво:
— Так как тебя звали прежде?
— Лаисой, милорд… — мечтательно вздохнула женщина.
— Говоришь, семья была…
— Была… Дочь была. Вот, мать её, бедняжки моей! И муж был. Убили его. И сынок был. Отрада моя… Всё отняли…
Эливерт осторожно сжал её руки, вглядываясь в изувеченное горькой долей лицо. Старушка попыталась было отстраниться, удивившись его внезапному порыву. А девчушка, что тенью следовала за своей бабушкой, и вовсе решила, что у рыцаря заезжего, видно, с головой беда.
Она испуганно взирала, как тот вцепился в руки старой рабыни, и, заглянув в глаза, прозрачные и льдистые, как его собственные, прошептал чуть слышно:
— Посмотри на меня!
Женщина отпрянула настороженно, недоумевающе, но Эливерт только крепче сжал её натруженные ладони.
— Ну! Посмотри же на меня!
И тогда она посмотрела.
Мгновение тишины показалось бесконечным. В светлых удивлённых глазах всё очевиднее проступало осознание — медленно, боязливо, ошеломлённо. Она уже видела, но поверить, пока не получалось.
Эл отпустил её ладони, непослушными пальцами подцепил шнурок талисмана, дёрнул резко, вытаскивая из-под рубахи крохотного чёрного ворона, болтавшегося рядом с магической ищейкой.
— Вот, гляди! — усмехнулся он сквозь покатившиеся слёзы. — Не потерял! Как ты велела… Помнишь?
— Ох! — глубокий тяжкий вздох, дрожащие руки потянулись к его лицу.
Эливерт видел сквозь мутную пелену, застилавшую глаза, как шевелятся беззвучно её губы, силясь произнести хоть слово, как ручьями катятся по щекам слёзы.
Жёсткие мозолистые пальцы коснулись его, ощупывая недоверчиво, будто руки слепой.
— Воронёнок мой! Солнышко моё…
Она обхватила его голову, прижимая к своей груди, и неудержимые рыдания раскатились в безжизненной тиши брошенного поселения.
— Мама! Мама, мамочка!
Эл ловил её сухонькие руки, огрубевшие от тяжёлой работы, целовал и целовал бесконечно, шептал:
— Родная моя… Мама…
— А я знала, что ты живой! — на мгновение она отстранилась, заглядывая в его лицо, поглаживая по волосам, словно он вновь превратился в её маленького сынишку. — Мне все говорили — забудь, сгинул давно! А я им не верила, сынок, я не верила…
— Эй, вы чего это? — поражённая разыгравшейся сценой чумазая злыдня, наконец, очнулась и подала голос.
— Ланочка! — счастливая до умопомрачения Лаиса потянулась к ней призывно. — Иди сюда! Иди к нам! Это же… мальчик мой! Это же…
Эливерт бросил взгляд на ошеломлённую девчушку, сообразил с одуревшей улыбкой:
— Мама, она же на Ланку похожа, да? Я и думаю, что мне мерещится, будто видел где-то…
— Похожа, шибко похожа, — гордо кивала Лаиса. — Личиком вся в мать! Только, вишь, светленькая… В нашу породу. У сестрицы-то твоей косы были смоляные…
— Ага, отец её за те косы любил, а я дёргал исподтишка… — рассмеялся Эливерт.
Уже без всяких церемоний вифриец сгрёб в охапку маленькую «ведьмочку», но та больше не возражала, не царапалась и не кусалась. Похоже, она тоже никак ещё не могла в себя прийти.
— До чего же похожи вы! — изумлённо ахнула Лаиса.
Эливерт одной рукой привлёк к себе мать, другой — девчонку. И на время они застыли вот так, обнявшись крепко, и продолжали рыдать на три голоса.
Потом Лана смущённо отползла в сторонку, а Эл всё не выпускал мать из кольца рук.
— Нешто так бывает? — прошептала женщина, прижимаясь к сыну.
— Не знаю, мама… — бережно обнимал её Ворон. — Мне всё чудится — сон! Мама, я столько лет…
Она снова отстранилась, разглядывая его восхищённо и недоверчиво:
— Такой взрослый стал, красивый! Я же тебя помню вот таким… — она махнула рукой, показывая невеликий росточек сынишки. — Отрада моя! Я каждый день за тебя Мать Мира молила, всю жизнь свою…
