весом. И французы от них не отстали — тоже соорудили памятник сыру.
— Древние греки, — вмешался в разговор Теофиле Таргамадзе, — сварят, бывало, сыр и уложат его в плетеные корзины.
— Зачем это молодой сыр в корзины укладывать? — удивился Гудуйя. — Сыр в кадушку положить надо.
— В старину, наверное, иначе сыр готовили.
С мчади гости разделались довольно быстро. Но голод все еще не был утолен. Гудуйя, не предполагавший, что гостям придется по вкусу его мчади и потому испекший всего лишь один кеци, расстроился. Но гости достали из вещмешков черный хлеб и запили его все еще теплым молоком.
После завтрака Гудуйя, прибрав со стола, без излишних напоминаний стал собираться в путь. Он накормил собаку, привязал козу в кустах возле хижины, заткнул топор за пояс, взял в руки посох и повел за собой гостей.
Гудуйя шел босиком. Тулуп из козьей шкуры был ему явно коротковат и узок. Шел он неторопливо и размашисто, с такой силой ударяя посохом в мокрую землю, что тот с каждым ударом чуть ли не на целый вершок уходил в податливую почву. Ни пищи, ни воды он с собой не взял, ибо ел лишь два раза на дню. Ему казалось, что и гости едят так же.
Галина, пытаясь не отстать, всячески подлаживалась к шагу Гудуйи. Однако ей это оказалось явно не под силу, и вместе с другими она следовала за Гудуйей чуть позади.
Начиная с этого дня Гудуйя две недели ходил с партией Галины. Он прокладывал дорогу в таких дебрях, где даже черту было не пробраться.
Стояли солнечные дни, но было не жарко. Партия старательно трудилась с утра и до самого позднего вечера. Гудуйя не только был проводником, но и незаметно для себя самого постепенно втягивался в работу экспедиции. Он рыл канавы, таскал нивелир, затесывал вешки и вбивал их в землю. Одновременно он ухитрялся еще и стряпать, невесть откуда носил питьевую воду. Он привык к людям, стал словоохотливей, и печаль в его глазах таяла. Отчуждение и напряженность понемногу сошли с его лица. Возвращаясь поздним вечером в хижину, он пек неизменный мчади или варил гоми. По ночам он ладил сети на Хобисцкали, и свежая рыба не переводилась на столе.
Галина во всем помогала Гудуйе. Она сама месила тесто, жарила рыбу, мыла посуду, доила козу и буйволицу, делала сыр. И все это получалось у нее так ловко и красиво, что Гудуйя глаз не мог от нее отвести. Все ликовало в нем, хотя лицо его по-прежнему оставалось неулыбчивым. Что ж, не мудрено: сорок лет улыбка не касалась его губ, а за такой срок ото всего можно отвыкнуть.
Наталья Юрьева прибирала в хижине и подметала двор.
Однажды вечером после ужина Серова, улучив минуту, подсела к сидящему на балконе Гудуйе и как бы мимоходом обронила:
— Каждому работающему в нашей партии положена спецодежда.
После двух дней сомнений Гудуйя наконец сдался. Получив у Серовой положенную ему спецодежду, кирзовые сапоги и мыло, Гудуйя направился к Хобисцкали. Долго мылся Гудуйя в реке.
И, вернувшись, еще не скоро вошел в хижину. Тело его никак не могло привыкнуть к стесняющей его обуви и одежде. Гудуйя сначала покрутился в хлеву, затем принялся колоть дрова. Серова и ее товарищи разгадали причину столь длительного отсутствия Гудуйи и поспешили раньше времени улечься спать. Наутро они старались не глядеть на Гудуйю, чтобы не выдать невзначай охватившую их радость. Непривычно было видеть в обычном рабочем облачении лесного человека. Спустя неделю Серова привезла для Гудуйи из Поти еще и плащ с брезентовым капюшоном. Потом выписала Гудуйе зарплату и уговорила его пойти с ней в контору получить деньги.
Весьма смутно представлял себе Гудуйя, что такое зарплата и зачем она нужна человеку. Когда Серова объяснила ему ее назначение, Гудуйя воскликнул: «Так на что же мне сдались эти деньги? Сорок лет я обходился без них, и сейчас проживу не хуже». После долгих уговоров Серова наконец уломала старика. Мы, мол, столько заставляем вас работать, как же можно без зарплаты, нас ведь за это под суд отдадут. Что оставалось делать Гудуйе? Не причинять же неприятности Серовой, боже упаси. Контора так контора, согласился он. Это все хорошо, сказала Серова, но как же вы пойдете в контору в таком виде — небритый и нестриженый? Не знал Гудуйя, что такое эта чертова контора, но ничего не поделаешь, назвался груздем — полезай в кузов. Да попроси его Серова в огонь броситься, и за тем бы дело не стало — Гудуйя без раздумий исполнил бы любое ее желание. Вот так медленно пробуждалось в его душе никогда досель не испытанное им отеческое чувство к молодой женщине.
Тщательно подстриженный, гладко выбритый, опрятно одетый, посмотрелся Гудуйя в зеркало и не узнал себя. Сколько воды утекло с тех пор, как последний раз гляделся Гудуйя в зеркало? Все эти годы он видел свое отражение разве что в реке да еще в лужах.
Когда Серова привела Гудуйю в Коратскую контору, он едва не потерял голову от одного лишь вида экскаваторов, бульдозеров, землечерпалок, тракторов, грузовиков, не говоря уже о толпе рабочих стройки.
Деревенский житель, не видавший на своем веку ничего, кроме лошадей и телег, очутился вдруг в самой гуще галдящего пестрого люда, в окружении машин, вытряхивающих из земли душу. Не мудрено, что все вокруг показалось ему странным наваждением.
Гудуйя изо всех сил тер глаза руками, кряхтел, вздрагивал, как ошпаренный отскакивал от людей, боясь наступить им на ноги, невзначай толкнуть или, что еще хуже, сбить кого-нибудь с ног.
Получив в конторе причитающиеся ему бумажки, Гудуйя в сопровождении Серовой пошел осматривать стройку. Серова долго показывала ему все, что уже сделано и что еще предстоит сделать.
— Осушим мы болота, дедушка, и столько земли получим. Поглядим тогда, как наши невесты будут отвергать женихов из-за безземелья.
Печаль, подобно туче, набежала на лицо Гудуйи.
— Так не станут невесты отвергать безземельных женихов, да?
— Конечно, не станут, дедушка.
— Ты, случаем, не знаешь Вардена Букия?
— Нет, дедушка, не знаю.
— А Тариела Карда?
— Тариел Карда самый главный человек на нашей стройке.
— Не может быть?! — обрадовался Гудуйя. — Шестнадцать лет уже с
