этими звуками, но все же голоса леса будоражили его. Он смотрел поверх деревьев. Лучи восходящего солнца освещали его лицо. Гудуйя не радовался ни лесу, ни солнцу, стоял ко всему безразличный и равнодушный. И без того бледное его лицо сделалось еще более безжизненным при неярком утреннем освещении.
Оленята лежали у его ног. Чуть в отдалении стояла собака. Все трое пристально смотрели в ту же сторону, что и хозяин.
В таком положении и застала Гудуйю Серова, вышедшая из хижины. Грудь старика освещало солнце, но на плечах и спине лежала черная тень, делавшая его огромным и громоздким. Он стоял, тяжело опираясь на суковатую палку.
Серовой показалось, что Гудуйя молится. Но скоро она поняла, что этот человек ни во что не верует, ничему не поклоняется на всем белом свете: ни солнцу, ни богу, ни провидению, ни человеку.
Так и стоял он, безмолвный и мрачный. Галина задержалась на пороге хижины, чтобы не нарушить невзначай это гробовое молчание. Все ее существо внимало голосам леса.
Блеяние козы вывело Гудуйю из оцепенения.
Пришли в себя оленята и собака.
Гудуйя повернулся к хижине. Увидел стоявшую на балконе Серову. Она была без шапки, золотые волосы рассыпались по плечам.
— Доброе утро, дедушка, — поздоровалась Серова и сошла с балкона. — Я хочу посмотреть на вашу козу. В детстве мне часто доводилось доить бабушкину козу. Можно я попробую, а?
— Ну что ж, попробуй, — ответил Гудуйя. Он взял в руки два кувшина и пошел к хлеву. Собака бежала впереди, чуть сзади шли оленята.
Коза была закрыта в хлеве. Буйволица стояла возле хлева, дожидаясь хозяина. Завидев хозяина, она коротко замычала. Тут же замекала коза. Так они приветствовали Гудуйю каждое утро.
Хозяин обычно сначала доил козу, а уж потом буйволицу. Гудуйя отворил дверь хлева и впустил Серову. Увидев вместо хозяина незнакомую женщину с подойником в руках, коза удивленно уставилась на нее.
Галина приласкала козу, проведя рукой по ее лбу и спине. Потом присела на корточки. Подвинув подойник поближе, Галина принялась доить обеими руками, и притом так ловко и споро, словно каждый день только этим и занималась.
Склонив голову набок, коза с прежним удивлением и покорством смотрела на Серову своими рыжими глазами.
— Ты моя умница, красавица, кареглазка, — ласково говорила ей Галина, довольная и обрадованная покорностью козы. Но больше всего Галина радовалась тому, что не разучилась доить. Она светилась первой радостью двенадцатилетней девочки, которой доверили важное и деликатное дело.
Гудуйя смотрел на нее и не понимал, почему так необыкновенно радует златоволосую женщину столь обыденное занятие. И что в этом такого радостного и возбуждающего? Все время, пока Серова доила козу, Гудуйя не сводил с нее глаз.
— Как зовут вашу козу, дедушка? — спросила Серова, протягивая ему жбан, полный молока. — Сколько же она у вас дает молока? И какое оно жирное!
— Чака ее зовут.
— Спасибо, Чака, — погладила козу Серова. Потом посмотрела на Гудуйю. Посмотрела так, как смотрит на отца дочь — с сочувствием, болью и теплотой.
Этот взгляд пробудил кровь в Гудуйе. Он почувствовал нечто несказанно теплое, доброе, имени чему он не знал, но что заставило быстрее биться его жесткое сердце. Галина заметила это, и ее охватила щемящая жалость к старику. Чтобы скрыть волнение, она спросила:
— Вы ведь пойдете с нами, дедушка?
— Пойду.
Проснулись и все остальные. Они вышли из хижины, разморенные спертым воздухом, и принялись жадно вдыхать свежую утреннюю прохладу. Комары исчезли. Пока гости по очереди умывались и приводили в порядок одежду, Гудуйя возился с завтраком. Он подвесил котелок с молоком над огнем и стал замешивать тесто для мчади. Галина Аркадьевна во всем старалась ему помочь. Она мелко накрошила молодой сыр, заправив его мятой и солью. Потом вынесла на балкон табаки.
Через полчаса завтрак был готов. Гудуйя пригласил гостей к столу. В отличие от вчерашнего, настроение у всех было отличное. Они с аппетитом уничтожали сыр, заедая его горячим мчади.
— Ой, вкуснота-то какая, какая прелесть, ну прямо объедение! — восторгалась Наталья Юрьева. — Вот уж не думала, что сыр едят с мятой, — обратилась она к Гудуйе. — Какую только зелень не увидишь за грузинским столом: цицмати, тархун, рехан, кондари, киндза, праси. А у нас даже понятия не имеют об этом эликсире жизни.
— Да что там зелень, за грузинским столом все эликсир, даже перец, — сказала Галина. — Тетя Русудан такие блюда готовит, пальчики оближешь.
— Ну, кухню тети Русудан я знаю. Стоит ей в управление завтрак принести, мы тут же налетаем как голодные звери.
Гудуйя не мог взять в толк, почему эта женщина не знала, что сыр заправляют мятой. Не знал он и того, что значит слово «эликсир», — наверное, что-то хорошее, решил он про себя. С нескрываемым удовольствием наблюдал он, с каким азартом расправляются его гости с мчади и сыром. Хотя, честно говоря, не понимал, что уж такого особенного нашли они в столь простом кушанье.
Впрочем, вчера даже обычное козье молоко вызвало восторг златоволосой женщины. А вот сегодня настал черед желтолицей. Гудуйя направился в хижину. Вытащив из кадушки головку сыра, он возвратился к табаки, достал из ножен, подвешенных к ремню, нож, крупно нарезал сыр и разложил его на табаки.
Галина первой взяла кусок сыра. Надкусила.
— Честное слово, такого сыра я никогда не ела в своей жизни. Даже у тетушки Русудан, — протянула она. — Дедушка, как называется этот сыр?
— Сыр этот называется казла. — «Вот так так, что они, казлы не ели, что ли?»
— Знаете, дедушка, — прервав еду, обратилась к Гудуйе Наталья Юрьева, — был в старину ученый такой, доктор, Гиппократом звался. Так этот самый доктор писал, что в сыре сила имеется.
— Какая еще сила? — не понял Гудуйя, что бы это могло значить. — Откуда это в сыре силе взяться?!
— Да еще какая, оказывается, сила, дедушка! — продолжала Юрьева. — Сыр чахоточных лечит, при малокровии помогает, печеночников исцеляет и кто знает, кого еще. Люди очень уважают сыр. В Канаде, есть такая страна за океаном, сыру памятник поставили в семь тысяч пудов
