бутылку рома», поэт в постскриптуме стихотворения «Моя родословная» писал:
Решил Фиглярин, сидя дома,
Что черный дед мой Ганнибал
Был куплен за бутылку рома
И в руки шкиперу попал.
Сей шкипер был тот шкипер славный,
Кем наша двигнулась земля,
Кто придал мощно бег державный
Рулю родного корабля.
Сей шкипер деду был доступен,
И сходно купленный арап
Возрос, усерден, неподкупен,
Царю наперсник, а не раб.
И был отец он Ганнибала[24],
Пред кем средь чесменских пучин
Громада кораблей вспылала,
И пал впервые Наварин.
Считая своего прадеда одним из выдающихся лиц, близких Петру I, Пушкин изобразил его в неоконченной исторической повести «Аран Петра Великого», начатой в селе Михайловском в 1827 году.
Глубокий интерес к своим предкам делал для Пушкина притягательной и личность его двоюродного деда П. А. Ганнибала, которого поэт не раз навещал в Петровском.
Впервые он приехал в Петровское в 1817 году. В сохранившейся краткой автобиографической записи дошли до нас строки, относящиеся к посещению Петра Абрамовича: «...попросил водки. Подали водку. Налив рюмку себе, велел он и мне поднести; я не поморщился — и тем, казалось, чрезвычайно одолжил старого арапа. Через четверть часа он опять попросил водки и повторил это раз 5 или 6 до обеда. Принесли... Кушанья поставили...»
Эта черта быта Петровского, бросившаяся в глаза юному Пушкину, была типичным явлением в усадьбе. Первый биограф поэта П. В. Анненков писал об образе жизни старого Ганнибала:
«Водка, которою старый арап потчевал тогда нашего поэта, была собственного изделия хозяина: оттуда и удовольствие его при виде, как молодой родственник умел оценить ее...
Генерал от артиллерии, по свидетельству слуги его Михаила Ивановича Калашникова... занимался на покое перегоном водок и настоек, и занимался без устали, со страстью. Молодой крепостной человек был его помощником в этом деле, но, кроме того, имел еще и другую должность: обученный искусству разыгрывать русские песенные и плясовые на гуслях, он погружал вечером старого арапа в слезы или приводил в азарт своей музыкой, а днем помогал ему возводить настойки в известный градус крепости».
Видимо, доводилось Пушкину быть в Петровском и свидетелем необузданного гнева старого Ганнибала на крепостных крестьян за их упущения или нерасторопность в исполнении барской воли. Михайла Калашников, долгие годы бывший слугой у П. А. Ганнибала, а потом, в пору ссылки Пушкина, служивший в Михайловском приказчиком, рассказывал, что, когда бывали сердиты Ганнибалы, то людей у них «выносили на простынях», т. е. забивали розгами.
Этот типично крепостной быт Пушкин видел в Петровском в свои первые приезды в 1817 и 1819 годах, и, конечно, все виденное всплывало в его творческом воображении, когда он описывал деревенскую жизнь дяди «Евгения Онегина»:
Он в том покое поселился,
Где деревенский старожил
Лет сорок с ключницей бранился,
В окно смотрел и мух давил.
Все было просто: пол дубовый,
Два шкафа, стол, диван пуховый,
Нигде ни пятнышка чернил.
Онегин шкафы отворил;
В одном нашел тетрадь расхода,
В другом наливок целый строй,
Кувшины с яблочной водой
И календарь осьмого года:
Старик, имея много дел,
В иные книги не глядел.
В пору михайловской ссылки Пушкина П. А. Ганнибал был единственным оставшимся в живых из Ганнибалов, поселившихся на псковской земле. В ссылке поэт особенно интересовался судьбой своих родственников. Он охотно слушал повествования «про стародавних бар» Арины Родионовны, помнившей А. П. Ганнибала, и, видимо, по их мотивам сделал в Михайловском черновой набросок:
Как жениться задумал царский арап,
Меж боярынь арап похаживает,
На боярышен арап поглядывает.
Что выбрал арап себе сударушку,
Черный ворон белую лебедушку.
А как он, арап, чернешенек,
А она-то, душа, белешенька.
Не только рассказы няни про «черного арапа», но, по-видимому, и живший поблизости его сын, который более всех других сыновей арапа унаследовал его африканские черты и был, по рассказам дочери няни Пушкина — Марии Федоровны, «совсем арап, совсем черный», вдохновляли поэта, когда он создавал образ «царского арапа».
В годы ссылки поэт навещал П. А. Ганнибала уже не только как родственник, но как писатель, готовящий материалы для своих будущих произведений на исторические темы. Смотря на предков своих глазами писателя, он в одном письме брату полушутливо писал: «Посоветуй Рылееву в новой его поэме поместить в свите Петра I нашего дедушку. Его арапская рожа произведет странное действие на всю картину Полтавской битвы».
А в письме к П. А. Осиповой 11 августа 1825 года он сообщал: «Я рассчитываю еще повидать моего двоюродного дедушку, — старого арапа, который, как я полагаю, не сегодня-завтра умрет, между тем мне необходимо раздобыть от него записки, касающиеся моего прадеда».
Эти (неоконченные) записки «о собственном рождении, происшедшем в чинах и приключениях» старый арап передал в Петровском Пушкину, и они сохранились в его бумагах. «Отец мой, — писал П. А. Ганнибал, — служил в российской службе... Родился я в 1742 году майя 21 числа по полуночи в городе Ревеле, где отец мой в оном городе был обер-комендантом; восприемники были заочно вечно достойна Императрица Елизавета Петровна достойной памяти с Петром Третьим — в то же время пожаловано отцу моему 500 (душ. — В. Б.) Псковской губернии».
Эти записки Пушкин использовал при составлении «Автобиографии» и в романе «Арап Петра Великого».
Петровское и Михайловское, в которых жили сыновья «арапа Петра Великого», представлялись Пушкину родными местами, когда он, приглашая сюда Языкова, писал:
В деревне, где Петра питомец,
Царей, цариц любимый раб
И их забытый однодомец,
Скрывался прадед мой арап,
Где, позабыв Елисаветы
И двор, и пышные обеты,
Под сенью липовых аллей
Он думал в охлажденны леты
О дальней Африке своей,
Я жду тебя.
(«К Языкову»)
Обстановка и быт ганнибаловского Петровского и его окрестностей нашли отражение в творчестве Пушкина. Многое в характере Троекурова в «Дубровском» напоминает П. А. Ганнибала, а усадебный и крепостной быт Покровского, имения Троекурова, во многом сходен с тем, что видел поэт в Петровском. Совпадает
