и во хмелю – отчаянно вгрызалась в чёрствый кусок.
– А куда вы ходили с Дугласом? – вдруг спросила она.
Я повернул к ней голову, насторожившись.
– А в чём дело?
– Да ни в чём. Просто он примчался стремглав, весь взлохмаченный, взбежал по лестнице и закрылся. Он и раньше себя так вёл, но в этот раз было что-то уж совсем странное.
– Мы просто прогулялись чуток у моря, – опередил мой ответ Адам.
– Он не говорил с тобой? – спросил я.
– Нет. В том-то и дело, что не проронил ни слова.
– И даже про морского дьявола?
Келли нахмурилась.
– Нет, – сказала она. – Примерно через час я пошла убираться в кабинете Джона и обнаружила там Дугласа, – она перевела дыхание. – Он стоял у письменного стола и держал в руках пистолет.
– У Джона Макэвоя есть пистолет? – Адама сильно удивил этот факт.
– Да, есть. Кажется, он ещё отцу его принадлежал, – сказала Келли.
– И что было потом?
– Ничего. Дуглас кинул пистолет обратно в ящик и убежал, как всегда. Господи, как холодно! А ещё лето называется! Только прошу, никому ни слова о том, что я сегодня говорила.
Когда мы уже брели домой по тропке среди вереска, я сказал:
– Дуглас неспособен на убийство.
– Почему ты об этом подумал?
– Не знаю, – признался я. – Представил, как Дуглас держит пистолет. Он ведь зачем-то ему понадобился.
– Чтобы кого-то убить? Ты так считаешь? – спросил мой друг.
Я нарочно шаркал по жёсткой влажной траве, резко выбрасывая ногу, наподдавая мелкие камни на тропе. Откуда мне знать, зачем нашему загадочному Дугласу пистолет? Тут грянул ливень, и мы были вынуждены бежать до дома, так и не обронив ни единого слова.
Глава 20
Семейный альбом
Вечером – пьяница, утром – лентяй. Пьяница проспится – к работе не годится. Получай, салага, похмелье! Всё-таки с дедовым элем мы вчера изрядно перебрали, осушив жбанчик практически на двоих с Адамом, девчонки – не в счёт.
Утром меня разбудил стук створки окна, о которую бился ветер. Продрав глаза, я увидел кислое солнце и встал с кровати. У окна я остановился, чтобы полюбоваться всполошённым морем, бившимся прямо у подножия дома. По земле стлался туман. Где-то поблизости громыхала целая батарея, паля по два разряда, болью отдаваясь в моей похмельной голове, и нас должно было вот-вот накрыть грозой. Холодная ночь обернулась мёрзлым утром, и кожа на моей груди и руках покрылась мурашками.
Постель Адама была застлана, на верхней койке Стэнли творился бедлам, но сам он отсутствовал. Я взглянул на часы над входом – было почти одиннадцать, достал сигареты из кармана штанов, свисавших со стула, закурил и вновь встал у открытого окна. Вроде бы я помнил всё, что творилось вчера на ковре у Мэгги, даже больше скажу – я помню, как мы добрались домой, однако же словно прозрачная плёнка натянулась между мной и моими чувствами. Я их вижу как бы со стороны, если такое вообразимо, но не могу их почувствовать. Не могу понять, что такого важного я всё же упустил из вчерашнего вечера.
Я умылся, надел свежую рубаху и в целом пришёл в себя, но не хватало чашки кофе. Я спустился вниз, повозился на кухне и довольно быстро прикончил свой завтрак из крепкого горчащего напитка, двух жареных яиц и тостов со сливовым джемом.
Деда я нашёл в магазине за прилавком, он читал газету, хотя скорее просто мечтал над ней, поскольку обычно при чтении он морщил лоб, а иногда шевелил бровями. Он сейчас будто дремал, но из-за подводившей памяти забыл закрыть глаза.
Я справился о его самочувствии, и меня предательски повело в сторону, но я в это время стоял у стены, и дед ничего не заметил. То ли вчерашнее бражничанье, то ли удар головой о лодку – что-то из этого напомнило о себе. Тогда я вернулся на кухню и выпил две таблетки аспирина, а деду вынес кружку чая со сгущённым молоком, оправдывая своё отсутствие.
– Адам уплыл рано утром, – сказал дед, беря блюдце с кружкой.
– Уплыл? – удивился я.
– На пароходе из Скалловея.
– Ничего не понимаю.
Дед качал головой, помешивая в чашке.
– Сказал, ему надо на рынок в Абердине.
– Вот так сюрприз!
Из холодильника я взял бутылку пива, в кои-то веки променяв на неё утреннюю пробежку, но вины своей не чувствовал: над серым утром разверзлись хляби небесные. Я приземлился в кресло рядом с дедом, откупорил пиво, отпил совсем немного. Мне нравилось состояние, что я испытывал, не считая мигрени. Люду с континента такое тяжело понять. Представьте себе: на вашем календаре – август, а тело испытывает приятную прохладу, потому как в вашем доме царит особая августовская стынь, случающаяся только на островах, и бодряще касается вашей кожи.
– Интересно, зачем ему рынок в Абердине? Рыба у нас такая же, а может, и лучше, – сказал я.
– Твой приятель – загадка для человечества, – сказал дед и поглядел поверх очков.
– Мы… это… вчера выпили с девчонками. Может, ему стало плохо?
– Он выглядел как всегда. Я знаю, он что-то задумал. Твой дружок явно имел в виду нечто большее, чем просто поход на рынок.
– Это похоже на него, – согласился я.
– Никак не угадать, что у него на уме, – пожал плечами дед и вновь вернулся к газете.
Может, не такой уж я недоумок? Вот и деду недоступен ход мыслей Адама, успокоил я себя.
Какое-то время мы молча размышляли о своём, помещение наполнилось уютом дождя, что бил по витрине, и по крыше, и по траве перед магазином. Когда надоело сидеть, я начал ходить взад-вперёд. Дед продолжал пялиться в газету, иногда перелистывая.
На обеденном столе я заприметил большую книгу в тёмно-коричневом переплёте. Я обрадовался, потому что, кроме чтения, мало представлял, чем заняться. Присел и открыл безымянное издание. Я ошибся, оказалось, это был альбом с фотографиями.
– Что это? – спросил я деда.
– Это ещё одна причуда твоего дружка.
Дед встал и, подойдя к столу, сел рядом.
– Едва проснувшись, Адам спросил меня, есть ли в доме семейный альбом Кампионов.
– А зачем ему это?
– Вот и спроси его сам, мне он ничего не объяснил.
Мне показалось, что дед был недоволен этой просьбой Адама. Конечно, неприятно, когда посторонние лезут в чужие семейные архивы. Но тут особое дело – мы ведём расследование.
– Он нашёл, что хотел?
– И об этом не забудь спросить, – буркнул дед.
Я мрачно кивнул.
Мы стали листать альбом и разглядывать чёрно-белые и серо-коричневые снимки
