который почти превратился в замерзшее озеро.
Буян не ответил – выдохнул и распахнул глаза. В глубине их золота холодела морская сталь, насыщенно-синяя, штормовая. И как Леда не замечала этого прежде?
Щупальца провели по ее шее. Леда вздрогнула, и Буян замер. Шея была самым беззащитным его местом, это она знала по тому, как он двигался. Он даже никогда не поднимал как следует головы. Что, если…
Леда скользнула левой рукой по лицевым гребням и ниже, к пластинам и чешуе, которая на горле совсем истончалась. Она чувствовала под прошитыми молниями пальцами чужой пульс. Щупальца ловили ее собственный, бьющийся совсем не в такт, быстро, словно вся Ледина кровь хотела сбежать из тела. Они так и замерли, утопая во взглядах друг друга.
А потом где-то неподалеку раздался утробный горловой смех, и Леде понадобилось время, чтобы понять – она не в туманах Инезаводи, и светит на нее не чудом заработавший маяк, и где-то вдалеке не звенит колокол.
Крылья Буяна закрыли Леду собой.
– Кажется, я не вовремя… – прогремело над озером и прокатилось по коже мурашками.
Сирена – сияющая в свете луны, как мраморная статуя, – была гигантской. Леда провела рядом с Буяном немало времени и привыкла к его небывалому строению и размерам. Леда видела сирену – без голоса, крошечную по сравнению и с Буяном, и с самой Ледой. Легко верилось, что такая может подняться в воздух (но не поднять в воздух Леду, хотя это и произошло). Представить, как поднимается в воздух эта сирена, было тоже несложно, но от такого просто кружилась голова. Эта сирена могла бы вырвать из земли целый дом. Эта сирена…
– Но у нас всех не так много времени, – пророкотала она чуть тише.
Сирены двигались совсем не как Буян: их крылья росли ниже и были куда тоньше. Сирены оборачивали их вокруг своего длинного тела и превращались в морских ламий с причудливым строением гортани.
Рога этой сирены были ветвистыми – такими ветвистыми, что ее прическа напоминала лес на коралловом рифе. Белые пряди переплетались с этим «рифом» и превращались в призрачные завесы.
Сирена протянула к Леде руку – ладонь могла бы целиком накрыть ее спину, – и Леда отшатнулась, а Буян вышел вперед.
– Узел Ветров, – пророкотала сирена. – Отец кораблекрушений. Стоило оно того?
– Что? – выдохнул он.
Сирена перевела взгляд темных глаз – каждый размером с дыню – на Леду, и та увидела в них свое отражение: с жесткими взъерошенными волосами, в одежде с чужого плеча, белое на темном, молнии на грозовом небе.
– Вы, люди, так любите всё делить, – прошипела сирена, достала из-под складки своего крыла что-то длинное и изогнутое…
Буян заревел. Леда схватилась за его огромные плечевые чешуйки и потащила вниз – лишь бы не задело! Но сирена уже щелкнула ножницами над головой Буяна, там, где его колоссальная голова переходила в шею.
Это было не больно. Леда слышала, что это не больно. Видела, что это не больно. Она не помнила, сколько раз щелкнула ножницами под ветвями Домдрева, но руки ее не дрожали. Мысли были ясны. А теперь Буян издал звук, который пробрал Леду до костей. Зазвенел там, куда уходит испуганная душа. Кажется, навсегда остался на самом краю ее воспоминаний – чтобы приходить в кошмарах, из которых она будет безуспешно пытаться вынырнуть.
Это был не рев. Это был не плач. Это был крик – страшнее того, что исторгла борющаяся с собственной нитью судьбы Леда.
Нить привычно засияла на темной чешуе, выбивая из нее розово-бирюзовые ореолы. Но рядом с ней были те, другие нити. Сияющие тьмой, перемолотой со звездным светом. Холодные нити. Пустые нити. Голодные нити.
В день, когда Леда впервые надела бордовый мундир Благого Когтя, она размышляла о том, что заставило бы ее изменить чужую судьбу. И вспомнила о родителях. Если бы у нее был шанс… хоть малейший… разве не задумалась бы она о том, чтоб отыскать угасшую судьбу? Схватить за край угасающую? Попытаться вернуть то, что давно ушло? Кто мог бы решиться на такое?
Когда она освобождала Беневолента, кто-то запустил руку в полотно Мироздания и принялся шарить по его изнанке.
Вот что Леда узнала, переступив порог Цеха: изменить судьбу – возможно. Это сложно, опасно, это богохульно, в конце концов, но это возможно. Судьбу можно и сковать – технически. Это она узнала вне цехов, и потому можно судить, что образование будущим мастерам дают весьма неполное. Но судьбу закончившуюся нельзя спрясть вновь.
Странно, что еще недавно Леда думала об этом. Задавалась вопросом: смогла бы она сделать это сама, если бы ее попросили?
Буян – тот, кто стал Буяном, – прежде был отчаявшимся глупцом. Он поверил в то, что сможет кого-то вернуть. Кого? Родителя? Друга? Любимого человека? Того, кому отплачивал долг? Это могла быть Агата, но… она пропала раньше. Первым был Ваари. И Леда переплела свою судьбу с темными нитями отборной пустоты.
Если запустить руку в полотно Мироздания и провести ею по его изнанке, то с пустыми руками не окажешься. Технически.
Пустые нити всё еще были нитями. Противоположностью тех, которые Леда завязывала в Цехах и залах; тех, которые мастер Бражник наматывал на тонкие спицы своих изделий, чтобы мастерица Ругань отнесла их на Этаж Сделок. Они должны были быть ничем, но кто-то потянул их наверх, и они стали чем-то. Проросли в чужом позвоночнике, оплели нить судьбы того бедолаги, что до них дотронулся. Они, словно пожар, потянулись и к другим нитям судьбы, открытым всем ветрам, – ведь как раз в тот момент Леда очищала их. И они набросились на Леду тоже. Вплавились в ее руки… и захлебнулись, потому что Леда переменила узор. Приманила их на собственную нить и отправила обратно на изнанку.
Но те, что остались в Буяне, пытались стать чем-то – и хватали все подряд. От змей, и рыб, и осьминогов, и сирен… Сирена! Должно быть, Тишь уже была в тех пещерах, уже пряталась на ферме Сольварай, уже превратилась в чью-то тайну. Пустые нити зацепили и золотистую нить Леды, и часть ее осталась с ними, и ее она видела всякий раз, как смотрела на Буяна. Поэтому он ее помнил? Только поэтому?..
Буян припал к земле и заскреб когтями по траве и листьям. Пустые нити, почуявшие волю, впились в чужую плоть.
– Хватит! Остановите это! – Леда схватилась за один из плавников на длинном белом хвосте и дернула.
Сирена хлестнула хвостом в ответ, и Леду ударило оземь. Руки заломило. Заломило так сильно, как не ломило с ночи под корнями Домдрева. Леда сжала зубы. Сирена защелкнула ножницы, и пустые нити исчезли.
Хотя на самом деле они остались. Когда-то они стали частью Буяна, его чешуей, его щупальцами, его крыльями, его гребнями. Съели его воспоминания и изменили его судьбу. Сделали все, что могли, – они очень старались, но у них не получилось сотворить то, что делали обычные нити. Нельзя создать что-то из ничего.
– Теперь видишь? – прошелестела сирена, подняв немигающий взгляд на Буяна. – Он сделал это с собою сам. И ты ничем не сможешь ему помочь.
Леда загребла пальцами мокрые листья и зарычала. Стукнула кулаком по земле.
– Это всего лишь нити. Любые нити можно распутать.
– Не эти, – прошипела сирена на сумеречном, а потом добавила на хьясу другой глоткой: – Не эти. Ты уже сделала все, что могла. А он… – Сирена припала к земле и заглянула Буяну прямо в глаза, – …он пошел против самой ткани этого мира. Не воспользовался ее дарами, не отрезал столько, сколько нужно. Но заглянул туда, куда нельзя заглядывать. И сделал еще хуже.
Буян обхватил голову руками и зажмурился.
– Я вспомнил… – прохрипел он. – Вспомнил, откуда знаю тебя.
Синевы в его глазах словно бы стало еще больше: уже не закатное солнце, но пламя свечи.
– Мы с тобой танцевали однажды.
Двужильский бал слыл событием века, и оттого было вдвойне грустно, что проводят его в затхлом особняке на отшибе. Казалось, домишко этот того и гляди загорится от неисправной магической проводки.
