не всегда плохо.
Бравая команда Саасши расположилась прямо в песчаной бухте, в тени огромного холма: Тараш с неохотой, но довольно проворно для все еще пьяного полез наверх, чтобы отцепить паруса. Им предстояла работа. А Леде…
Тараш ничего не слышал о сирене, которую она описала, – со шрамом на половину лица. Может, она получила его не так давно. Если в Инезаводи пели сирены, то стоило… стоило в самом деле поговорить с ними.
Для острова сирен тут было почти подозрительно тихо. Тараш уже уверил ее, что сирены не поют просто так: для песни всегда есть причина. Важная. Какая причина могла быть у сирены, обещавшей все счастье мира? У сирены, которая охотилась на рыбака, на торговца землей, на подростка… и на изгнанную из Цеха Леду, которая даже мастером не успела стать?
– Если кто-то поет просто ради охоты, ради забавы и только, – заплетающимся языком прошипел Тараш Леде, когда они наблюдали за тем, как Буян карабкается на нос корабля, – об этом стоит узнать нашему двору.
Леда не успела даже выдохнуть удивленное: «Вашему двору?», потому что Тараш уже вернулся в ряды празднующих. Она так и осталась сидеть, переваривая услышанное. У сирен есть свой двор. Должно ли это было удивить ее так сильно?
Каким он может быть у существ, для которых голос – оружие? Что делают они с нитями-струнами? Поют ли им, придавая новую форму? Плетут ли новые узоры на ткани мира, не разрезая его? Леде представлялось что-то подобное Плетению в храме Ткачей, но вид множества чешуйчатых сирен в каменной коробке вызывал смех.
Леда и Буян сошли на берег. То, что поверхность под ногами не качается, показалось Леде удивительно непривычным. Она вернулась в то мгновение, когда ноги ее коснулись причала в заливе Клинка. Живущая в море ступала на сушу, и в стопы ее не вонзались ножи, но в сердце… в сердце – пожалуй. Она бы оставила сердце морю, если бы знала, как это сделать.
– Леда? – проскрипел Буян и вытащил ее из омута воспоминаний.
Вместо ответа Леда ободряюще ему улыбнулась.
– Тараш говорит, что у сирен есть свой двор. Надеюсь, и ножницы тоже найдутся.
Поселение сирен походило на лагуну посреди леса. Оно приютилось под холмом; вода в озерце была яркой по краям и такой темной ближе к середине, что Леда знала: там множество подземных пещер, в которые она никогда не сможет заглянуть.
Она видела сирен на деревьях – обнимающих стволы хвостами, разложивших крылья по веткам. И сирены видели чужих, но никто не приближался к ним. Не рычал. Не тыкал копьями, или трезубцами, или еще чем-то. Сирены словно замечали существование гостей, откладывали это в свою память и тут же забывали – ведь у них было множество куда более важных дел.
Когда Леда попыталась заговорить с одной из них – плотной и немного серой, с длинными ветвистыми рогами, на которых висели пряди волос, – та только махнула рукой куда-то в сторону холма. Так, словно Леда ей мешала. Впрочем, Леда ей в самом деле мешала.
Буян тоже попытал счастья, и ему ответили – распахнув челюсть, которая скрывалась пониже вполне человеческих губ. На хьясу, конечно. Парой явно ругательных слов, которые ни Леде, ни Буяну известны не были.
Вечер склонялся к ночи, и остров заливало серебряным светом лун. Поход в поисках истины превратился вдруг в почти приятную прогулку: под хвостом и когтями Буяна шелестели прошлогодние листья, которые все еще встречались среди зеленой травы; Леда обходила стороной цветы – крошечные голубые россыпи, похожие на морские звездочки, и алые вытянутые бутоны на тонких стеблях. В какой-то момент она почти решила снять сапоги и пойти в чулках, но, несмотря на лето, земля здесь еще не успела прогреться. Если прогревалась вообще.
В тишине снова чувствовалась надвигающаяся буря, и Леда ждала вопросов. Что-то вроде: «Не придумала, почему я тебя помню?» или «Ты точно мне поможешь?». Вопросы, к которым Леда не была готова, потому что к ним невозможно было подготовиться.
– Я так тебя толком и не поблагодарил.
Леда нахмурилась и остановилась. Буян замер под раскидистым деревом с молодыми зелеными листочками – рядом с ним он совсем не казался большим.
Леда сделала шаг вперед.
– За что?
– Ты все еще хочешь мне помочь, – пророкотал он так, словно Леда могла поступить иначе.
Хотя она могла. Она уже поступила иначе: сбежала из города. Позади она оставила не только страх превратиться в марионетку дяди, но и тех, кто помогал ей не забыть себя. Может, она не хотела снова становиться Ледой, которая сбежала. Может, она пыталась стать кем-то новым. Не Ледой, не Ледаритри, а той, кто не боится показывать людям свои шрамы. Той, кто помогал всем самоцветным принцам и принцессам и был не против забыть об этом. Как звали ту Леду?
Ответ, конечно, был очень прост.
– И я помогу тебе. – Леда сделала еще шаг вперед. Прислонилась лбом к гладким чешуйчатым ключицам, вдохнула запах соли, вымоченной в туманах травы и чего-то, что она не могла вот так просто назвать. Прикрыла глаза…
Крылья зашуршали, и Леда представила, как Буян прикрывает ее ими, словно щитом. Объятия, но не объятия. Что-то бесконечно далекое. Что-то бесконечно большее.
– Закрывая глаза, – прошипел Буян, – ты представляешь на моем месте кого-то другого?
Леда нахмурилась, но не отпрянула и не открыла глаз. Первым порывом было возразить, – почему ему вообще пришло это в голову? – а потом она задумалась.
Что видела она, слыша его голос, рычащие слова знакомого языка, с легкостью подходящие кому-то из ее прошлого? Пыталась ли нарисовать человека, такого же, как она, способного войти в ее дом не через подвал, накрыть ее израненные руки не когтями? Пройти с ней до площади и не заставить людей разбежаться?
Его пальцы застыли в ее волосах, а потом бездумно продолжили путь: Леда чувствовала, как Буян аккуратно задевает ее когтями, и по коже бежали мурашки.
Что она представляет, слыша его голос? Первыми – глаза, конечно. Как иначе? Они сразу привлекают внимание. Не когти, не гигантские многосуставчатые крылья, не хвост, не гребни, в перепонках которых теряется солнце. Внимательные глаза, которые готовы заглянуть тебе в душу – и ошибиться тысячу раз, делая о тебе предположения.
Что, если в его прежней жизни были те, кто надеялся его «расколдовать»? Захотел бы он им верить? Снилось ли ему то, что он видел в зеркале когда-то давным-давно, чтобы утром забыться?
Конечно, да. Как иначе.
Он не столько спрашивал Леду, сколько хотел узнать, зря ли пытается представить это сам. У Леды перехватило дыхание. В глазах защипало. Когтистая лапа замерла, пальцы выскользнули из ее волос, и чешуйки под щекой Леды исчезли.
– Ты… что? – в голосе его читалась растерянность.
Леде захотелось рассмеяться, но вместо этого она всхлипнула. На секунду открыла глаза – только чтобы дотянуться руками до гребней по обе стороны его лица и притянуть поближе, уткнуться лбом в то бесконечно мягкое место чуть пониже глаз. Он застыл, но Леда увидела, как встрепенулись его щупальца. Одно, два, три… пять. Шестое так и не обрело прежней подвижности. Ее вина.
– Может, я и могу представить кого-то, – прошептала Леда, зная, что обжигает дыханием его нежные лицевые чешуйки. Однажды она пыталась смахнуть оттуда горячие капли чая, и Буян дергался и чихал, раскрывая пасть так, словно хотел ее проглотить. – Но зачем?
Опоры свернутых крыльев придвинулись к ней поближе. Леда посмотрела, как перекатываются мышцы у основания его хвоста, чуть вскинулась. Перепонки пропускали любопытный лунный свет, и Леда не могла отвести взгляд от серебристой чешуи, темных полос на руках, опущенных к шее гребней. Хвост прошелестел совсем близко от ее затылка, а потом Буян раскинул крылья по земле, придвинулся ближе и закрыл глаза.
– Ты тоже представляешь на моем месте кого-то другого? – поддела его Леда, хотя наверняка прозвучало это так, словно она в трансе.
Она никогда не видела его крыльев так близко к земле: они походили на эфемерную ткань, на туман,
