НЭНСИ
24 марта 1938 года
Лондон, Англия
Я устраиваюсь в жестком деревянном кресле на галерее для посторонних. С моего места в первом ряду открывается вид на парламентские дебаты с высоты птичьего полета, и, я полагаю, слышно будет тоже хорошо. Но я надеюсь не услышать одно конкретное выступление сегодня.
Я в буквальном смысле посторонняя в галерее для посторонних. У меня никогда раньше не было никакого желания посещать Палату лордов. Зачем мне тратить свое время на разглагольствования тех же дряхлых стариков, что ошиваются по периметру танцпола на любом балу? Если бы я хотела поскучать в их компании, я бы много лет назад приняла их приглашения потанцевать.
Но сегодня все по-другому. Сегодня я отчаянно пытаюсь не допустить катастрофу. Ту, первые признаки которой расслышала еще вчера вечером за ужином с Мулей и Пулей и которую, я надеюсь, мое присутствие поможет предотвратить. Эта катастрофа начала надвигаться не прошлым вечером, нет. Не могу сказать точно, когда все началось, но, если попытаться угадать, я бы предположила, что все началось во время первой поездки родителей в Мюнхен, куда они отправились проведать своенравную Юнити. Уродливые намеки на будущее бедствие прорастали в течение многих лет, но постепенно, пока две недели назад ситуация не достигла апогея.
11 марта, меньше двух недель назад, в Би-би-си и газетах появились первые сообщения, что войска Гитлера в нарушение всех договоров пересекли границу с Австрией. К воскресенью 13 марта газеты объявили о полной аннексии Австрии Германией. В одних источниках писали, что австрийцы плясали от радости по поводу воссоединения со своими немецкими кузенами — даже кровными братьями, по мнению некоторых, — в других сообщалось, что они в ужасе от нападения. Полагаю, что в реальности были и те и другие, все зависело от политических пристрастий человека, а больше от того, был ли он диссидентом или евреем.
Родители, конечно, тоже заговорили о захвате Германией Австрии, поскольку Юнити постоянно рапортует им о фашистских славных победах. Им, но не мне, я для нее персона нон-грата по политическим мотивам, ведь я поставила под сомнение ее решение жить в квартире, которую раньше занимали изгнанные евреи. Вчера вечером за ужином в ресторане «Кваглино» — одном из немногих, куда отец ходит, бывая в Лондоне, — Муля заметила, как «славно», что Юнити смогла своими глазами увидеть вход нацистов в Вену.
— Славно наблюдать, как одна нация захватывает другую? — спросила я, шокированная ее комментарием. Как могла мать назвать жестокий захват одной страны другой «славным»?
Ее правая бровь приподнялась в ответ на мой вопрос.
— Приятно видеть, что австрийцы и немцы воссоединились, они теперь одна страна, им есть что праздновать. В конце концов, они — единый народ. — Она фыркнула. — Не надо язвить по поводу таких прекрасных событий, Нэнси. Ты всегда такая ядовитая, — пробормотала она.
Питер пришел мне на помощь:
— При всем уважении, некоторые бывшие австрийцы отнюдь не празднуют.
На встречах с родителями он был настоящим чудом, жаль, что нигде больше.
— Юнити в своих письмах сообщает другое, а она была в Вене с самого начала событий. Думаю, она в состоянии различить, выглядят горожане счастливыми или наоборот. — Муля снова фыркает. — Не знаю, какую лживую газетенку вы читаете, но любая уважающая себя газета напечатала бы правду о счастливом союзе Австрии и Германии.
Пуля врезал кулаком по столу, от чего содрогнулась половина ресторана. Обычно на публике ему удается сдерживаться, но в тот момент он был слишком взволнован разговором.
— Черт возьми, Нэнси, — произнес он. Отец всегда выговаривает мне, даже если разозлил его Питер. — Хватит, довольно. Вы не были в Германии; вы не встречались с Гитлером; вы не можете судить о воссоединении Австрии и Германии. Если бы вы слышали, как фюрер говорил об этом плане, вы бы согласились, что намерения его правильны и справедливы. Несогласные могут уехать, но, насколько я понимаю, большинство австрийцев поддерживают это. Если бы мы, британцы, просто держались подальше от Гитлера и позволили немцам заниматься своими делами, не пришлось бы волноваться об еще одной проклятой войне.
— Но как насчет… — Куда делся мой отец, постоянно ругавший гуннов, с которыми сражался на Великой войне? Где отец, гонявшийся за нами со своими охотничьими собаками, когда мы притворялись теми самыми гуннами в якобы веселой игре, которую он называл «Охота на детей»?
Он прервал меня, не дав закончить фразу:
— Никаких «но», Нэнси. Не надо приходить сюда и нести чушь, которую ты вычитала в дрянных газетах. Я сыт по горло твоими ни на чем не основанными мнениями, и я планирую завтра выразить свое в Палате лордов.
Он вгрызся в свой стейк, а мы с Питером переглянулись.
После безуспешных попыток отговорить его от столь опрометчивого поступка — «Одно дело верить в эту чушь и совсем другое поддерживать ее публично», убеждала я, — в итоге я сдалась и решила прийти сегодня в парламент.
Неужели я и правда верю, что Пуля откажется от своей обличительной речи или смягчит ее, если увидит, что я смотрю на него сверху с галереи для посторонних? Пожалуй, нет, но я не прощу себе, если хотя бы не попытаюсь.
Стук молотка, и заседание объявляется открытым.
— Милорды, мы собрались здесь сегодня, чтобы обсудить реакцию Великобритании на захват Австрии Германией, — объявляет лорд Снелл своим гнусавым голосом и тянется за стаканом воды, прежде чем продолжить. Меня радует, что лорд Снелл сказал «захват» вместо столь популярного в газетах мягкого слова «аннексия». Значит, он хорошо понимает суть действий Гитлера, Снелл известен своей жесткой позицией против роста фашизма и потакания нацистам.
Возможно, сегодня я не одинока в своих надеждах.
Отец встает перед своими соратниками, и у меня внутри все переворачивается.
— Сегодня я хочу высказать точку зрения, которую, как мне кажется, разделяют многие, но о которой почти не говорят. — Он прочищает горло, я вижу, что Пуля нервничает. Хотя он раньше уже выступал здесь и намекал на свою поддержку Германии, даже он понимает, что это другое. Я пристально смотрю на него, желая, чтобы он встретился со мной взглядом и еще раз подумал, прежде чем начать эту речь, но он решителен и смотрит куда угодно, только не на галерею для посторонних. В конце концов я очень громко кашляю, и он поднимает на меня глаза — узнавание, а затем упрек читаются на его лице. Я медленно качаю головой и складываю руки в умоляющем жесте.
Он еще раз откашливается, начинает свою речь, и я вижу, что все мои усилия оказались напрасны.
— Я думаю, все мы понимаем неизбежность присоединения Австрии к Германии. Коллеги-лорды упоминали об этом здесь и сегодня, и
