Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
порожденная самим же самодержавием, понять можно. Но согласиться с таким объяснительным принципом нельзя.
Не мог Николай Александрович Романов договориться с народом в силу практического отсутствия механизма удовлетворения нужд рабочих и крестьян, а именно системы управления, которая полностью распалась к началу 1917 года. Именно этим обстоятельством была вызвана подрывная деятельность перечисленных представителей общества, пытавшихся в меру своего понимания и возможностей хоть как-то привести систему управления в соответствие с ее объектом. Процесс этого распада был продолжительным, и его, вообще говоря, можно было остановить.
То, что создать революционную ситуацию может исключительно власть, — общее место в политологических исследованиях[377]. В настоящих очерках мы попытались изложить историю перехода российского социума в возбужденное состояние и причины, по которым государственная система оказалась неспособной эволюционировать так, чтобы соответствовать новым социальным реалиям.
Все началось с отмены крепостного права, которое было ответом на морально-политический императив со стороны общества, а не на экономические или управленческие проблемы, которые были не так уж велики. В результате исчез низовой уровень управления — вотчинная власть помещиков. Последние не только жили за счет крестьян, но и исполняли судебные, правоохранительные и фискальные функции. Они также осуществляли социальный контроль над крестьянами, главной целью которого было удержание основной массы производителей от разорения и гибели, создание механизма выживания[378]. Самое главное — это был основной канал связи системы самодержавного госуправления с большинством населения — крестьянами.
Отцы Великих реформ видели эту проблему и предложили заменить вотчинную власть помещика системой крестьянского сословного самоуправления[379], которая устроила бы и крестьян, и государство. Эта система была призвана, кроме выполнения фискальных функций, во-первых, защитить крестьянство от бывших крепостников, во-вторых, подготовить его к участию во всесословных органах местного самоуправления. Для управления органами крестьянского самоуправления была создана система правительственно-дворянского надзора — мировые посредники, их уездные и губернские съезды.
Базовым механизмом взаимодействия верховной власти с подведомственным населением стала система земского самоуправления на губернском и уездном уровнях. Однако органы самоуправления оказались явлением, абсолютно инородным самодержавию.
«Каждое учреждение хорошо в строе, ему соответствующем, и непригодно в строе, ему не отвечающем. В конституционном государстве земства могут быть превосходным средством управления: там они составляют одно звено в цепи, скованной из одного металла…В свою очередь, центральные представительные учреждения будут всегда чутко прислушиваться к желаниям органов местных. Совершенно в ином положении стоит и всегда будет стоять земство в государстве самодержавном. Здесь по своему строю такие учреждения, как земства, резко отличаются от всего, что кругом них и что выше их; здесь они олицетворяют иное начало, а отсюда бесконечные недоразумения, предупреждения, пресечения, пререкания, столкновения, исключения и репрессивные меры и т. д. Правительство (бюрократия) не доверяет земству, земство — правительству. Земство весьма естественно желает оказать влияние на деятельность законодательную, которая так тесно связана с деятельностью местной. Правительство видит в этом поползновение на свои прерогативы. Правительство желает осуществить на местах то или другое мероприятие, земство усматривает посягательство на свои права, на свою самостоятельность. Правительство видит предвзятую мысль и отказывает. Правительство дает распоряжение, земства становятся ему в оппозицию (скрытую или открытую)… Результатом этих мер являются недоразумения, пререкания, внушения, упадок земской деятельности и параллельно с тем — оппозиция земств правительству и настойчивые требования конституции в серьезные для правительства минуты»[380]. Типичный когнитивный диссонанс между властью и обществом, между различными уровнями системы управления.
Ущербность созданного механизма взаимосвязи самодержавия с подведомственным населением была осознана М. Т. Лорис-Меликовым и другими консервативными бюрократами, которые предложили весьма робкую реформу системы управления, предполагавшую привлечение представителей земств в государственные законосовещательные органы. Однако эта идея встретила ожесточенное сопротивление со стороны бюрократов-ретроградов, считавших Великие реформы ошибкой, приведшей к возникновению революционных, в том числе террористических, организаций.
8 марта 1881 года новый император Александр III отказался проводить предложенные реформы и провозгласил незыблемость самодержавия, а значит и присущей ему системы управления.
Права земств были существенно урезаны, а крестьян попытались вернуть в подчинение дворянству, заменив мировых посредников земскими участковыми начальниками, назначавшимися исключительно из лиц с родословной. Всякая самостийная инициатива если не преследовалась, то не поощрялась.
В условиях, когда вотчинная власть помещиков уничтожена, а самоуправление всячески подавлялось, взаимосвязь органов государственного управления империей с социумом была фактически разорвана. Идея Победоносцева о прямом общении самодержца с народом на языке православия в обход бюрократических институтов, общественных структур и прессы была с самого начала обречена на провал. В итоге общество и система управления стали расходиться, как в море корабли. Император пребывал в уверенности, что народ и армия за него, в то время как социальная динамика развивалась естественным, отнюдь не предначертанным самодержцем путем.
Репрессии по отношению к инакомыслию, преследование старообрядцев, инаковерующих, особенно евреев, косность в решении женского вопроса и прочие прелести реакции привели к тому, что значительная часть общества в описываемый период была настроена против самодержавия. Либеральные и революционные деятели сыграли в сложившихся обстоятельствах роль своеобразного будильника, а точнее, источника острого синдрома относительной депривации в российском социуме.
Сословная структура общества стала постепенно размываться. Несмотря на усилия Александра III по восстановлению могущества дворян, они стали быстро разоряться, им на смену стали приходить частные землевладельцы. Родовитость заменялась деловитостью. Большая часть помещиков, не сумевших приспособить свои хозяйства к новым условиям, пополняла ряды мелких чиновников и интеллигенции. По всей России стоял стук топоров, рубивших вишневые сады. Дворянское звание быстро теряло былой престиж, количество желающих выслужить дворянство резко уменьшилось.
Как отмечал известный предприниматель В. П. Рябушинский: «На моей памяти купеческое самосознание очень повысилось — дворянства почти никто не домогался, говорили: лучше быть первым среди купцов, чем последним между дворян»[381]. Дошло до того, что московские купцы отказались во время коронации Николая II в 1895 году стоять на церемонии во второй по порядку, как тогда говорили, зале после дворян, и протокол был изменен — дворяне и купцы оказались в одной зале друг против друга[382]. К началу XX столетия покровительство искусству — всегда и повсюду отличительная черта ведущего класса — стало чуть ли не прерогативой московских купцов[383].
Городское население за счет притока в город крестьян постепенно увеличивалось. К концу XIX века население среднестатистического русского города достигло 25 тысяч. Как утверждают социологи, чем крупнее город и чем выше в нем плотность населения, тем больше имеется оснований для трансформации социальных отношений от общинных к общественным, а крестьянской культуры — в городскую[384]. Происходит замещение архаичного крестьянского мировоззрения уже не раз упоминавшейся идеологией мещанства или, в более привычной терминологии, буржуазной идеологией, противостоящей принципам самодержавия.
Только крестьяне и
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
