В комнатах было чересчур тихо. И в отличие от первых дней после кончины мамы, пианино меня не утешало, а клавиши не манили. Я играл, но все песни вращались вокруг отца, вокруг вещей, которые он мне говорил или делал, вокруг всего, чем он меня разочаровывал, и того, как он меня любил. Многие строки, приходившие на ум, были из песен, уже написанных. Их предал когда-то бумаге не я, а Другой человек. Но за каждой из этих строк следовало мое – личное – воспоминание. Например, о том, как я впервые музицировал в «Ла Вите». Я так отчаянно старался произвести на публику впечатление, что целых пять минут наигрывал одну и ту же фразу из Дебюсси и не понимал, что все это время Терренс жестами сигнализировал мне: «Прекрати!» Гости клуба хотели танцевать, а я их практически усыпил. Отец тогда громко захлопал и закричал: «Это мой сын!» И из уважения к нему люди в зале тоже захлопали. А вот Терренс разжаловал меня на целый год, обязав развлекать одиночных гостей, которые засиживались в клубе после закрытия. Я тогда сильно разозлился на отца – решил, что он принудил публику к аплодисментам. Возможно, так оно и было. Но отцовская гордость за меня была неподдельной, и он всегда, без колебаний, поддерживал мое страстное увлечение музыкой. Хотя… именно это и напрягало меня больше всего.
Сам я гордости за своего отца не испытывал. И его внимания, участия или одобрения не искал. Напротив, я дал ему ясно понять, что не желал иметь ничего общего с семьей, которую он выбрал, и идти по тому же пути, по которому пошел он. И вот теперь я сидел в доме, созданном отцом для меня, – парализованный собственной нерешительностью и тоской, в полном непонимании, как пережить его уход и что делать дальше. Телефон звонил непрестанно, и каждый день я получал новые посылки – цветы, лакомства, записки от людей, знакомых с отцом. Джерри Векслер позвонил мне в воскресенье утром, выразил сочувствие и передал соболезнования от сотрудников «Атлантик Рекордз».
– Я пытался связаться с вами всю неделю, Ламент, – сказал Джерри. – Я не смог это сделать до похорон. Когда все произошло, меня не было в городе, но я хочу, чтобы вы знали: я жутко расстроен известием о смерти Джека. Он всегда был ко мне очень добр.
– Вы ему нравились, Джерри, – пробубнил я.
Никто не знал, что говорить по поводу смерти отца, а меньше всего я. И я ограничивался несколькими стандартными фразами, чтобы успокоить тех, кто пытался утешить меня. Впрочем, в случае с Джерри я не погрешил против правды.
– Мне тоже нравился Джек, – признался Джерри, и его голос прозвучал очень искренне. – Послушайте, я знаю, у вас не сложилось в «Атлантике»…
– Я не держу зла, Джерри.
– Это хорошо… хорошо, – повторил он. – Но я тут подумал… – Джерри понизил голос, как будто вспомнил об осторожности, и мне пришлось, прижав трубку к уху, напрячь слух.
– На следующей неделе в Питтсбурге пройдет крупная презентация. В ней примут участие все ведущие лейблы и крупнейшие артисты. Разные хедлайнеры каждый вечер. На вторник намечено выступление Рэя. Разогревать публику перед его концертом предстоит «Дрифтере», но мы потеряли Бена Кинга. Он ушел в сольное плавание, и теперь мы все на взводе. Мы поставили на ребят до того, как группа распалась. Но они отказываются выступать вместе. И мы судорожно ищем подходящую замену. Если бы вы смогли… В общем, Рэй предложил выпустить вместо «Дрифтере» вас и Эстер Майн.
– Но… мы же не сотрудничаем с «Атлантиком», – потрясенно выговорил я.
– Знаю. И мы не сможем ни заявить вас, ни разрекламировать. С афишами тоже поздно что-либо делать. «Дрифтере» фигурируют во всех анонсах, во всех пресс-релизах и программках. Билеты, естественно, также уже напечатаны и распроданы. О замене мы объявим только во вторник вечером, перед вашим выходом на сцену. Публика будет ждать «Дрифтере». И, скорее всего, вам придется выступать перед раздосадованной и недовольной аудиторией. Вы должны быть к этому готовы. Но это огромная сцена и чертовски значимое мероприятие… И Рэй хочет вас. Если вы, Ламент, готовы дать концерт… если «Майнфилд» пожелает дать концерт, эта сцена ваша! Без всяких условий и обязательств. Полчаса. Лучшие песни. Мы лишимся нашего депозита, поскольку обещали народу «Дрифтере», а их не будет. Поэтому не сможем оплатить вам выступление. Но концерт на подобной сцене – шанс на вес золота. Поверьте, Бенни.
Я был настолько поражен, что не вставил ни единого слова в длинный монолог Джерри.
– Мне надо переговорить с группой, – наконец изрек я.
– Понимаю. Да и момент, конечно, неподходящий. Но, возможно, работа – как раз то, что вам сейчас нужно.
– Да. Возможно, – вымолвил я. – А Ахмет в курсе?
Представить подобное было трудно, учитывая очевидную встревоженность Эртегюна во время нашего последнего разговора.
– Насчет Ахмета не беспокойтесь. Просто будьте в Питтсбурге во вторник утром.
– Мне надо переговорить с группой, – повторил я.
– А мне нужно получить ваш ответ как можно скорее. К концу дня, если возможно.
Я пообещал Джерри, что сразу же оповещу его, закончил разговор и… дал волю волнению. Я раз десять снимал трубку, чтобы позвонить Эстер, и каждый раз опускал ее на рычаг, не в силах принять решение. Теперь я вынужден был рассказать Эстер все. И ребятам тоже. Мы не могли сбежать в Питтсбург без обстоятельного разговора – разговора, который я даже не знал, как вести. Особенно по телефону. Я упаковал чемодан и запасся наличными. Так что к бегству я, в принципе, был готов, если бы решился бежать. Но пока что я мерил шагами комнату, прокручивая в голове возможные сценарии и взвешивая возможности до тех пор, пока не понял, что уже не в состоянии рассуждать здраво.
Чтобы отрешиться от своих мыслей, я включил телевизор и подогрел еду, оставшуюся после поминок. Я надумал поесть, потому что вдруг ощутил страшный голод. Присев за кухонный стол, на свой обычный стул напротив отцовского, я попытался вслушаться в местные новости NBC. Снегопад… Предрождественские распродажи… Раздраженный напоминанием о том, что время не остановилось, а продолжает ход, я встал, чтобы выключить телевизор, и вдруг… перед моими глазами вспыхнул пожар. На складах возле бруклинских доков. Потрясенный, я уставился на экран.
– Власти проводят расследование, но уже сейчас разрушения представляются значительными. Огненная стихия нанесла серьезный урон нескольким фирмам, и по меньшей мере одна из них полностью уничтожена. Власти считают, что возгорание произошло на маленьком заводе по производству виниловых пластинок.
Это была фирма Коннора. А ведь я ему заказал еще тысячу пластинок и оплатил весь заказ! Неужели они погибли в огне вместе с моими деньгами? Выругавшись, я сделал звук громче, но кадры новостной хроники сменились, и репортер перешел к другой истории. А в следующий миг послышался тихий стук. Ошеломленный своими догадками, я проигнорировал его. Но стук повторился – на этот раз более громко и решительно. Я поставил тарелку в мойку, вытер руки и выключил телевизор. Мне совсем не хотелось реагировать на стук. Но я понимал: будь это Сэл или Тони, они вышибут дверь, если я ее не открою. Тем более что они знали, что я дома.
