говоря, конформист — это человек с повадками хамелеона. Только внешней средой для него служит не природа, а общество. Он старается поступать и выглядеть так, как поступает и выглядит большинство окружающих его людей. Даже если самому человеку такое поведение не свойственно, а иной раз и не слишком по душе. Теперь понятно?
— Похоже, да. Ты очень доходчиво объясняешь… То есть, этот человек хамелеон не потому, что сам так хочет, а оттого, что все вокруг него хамелеоны?
— Постой-ка, — я впал в сомнения. — Дай подумать…
— Дима! — позвала Вика. — Я же пошутила. На самом деле, все ведь понятно. Ты спрашиваешь, приноравливаюсь ли я к другим людям. Конечно, приноравливаюсь. Их много, а я одна. За ними сила, а я почти ничего не значу. Большинство из них прожило долгую жизнь, а я все еще на пальцах могу показать, сколько мне лет. Неохота ноги из-под теплой попы доставать, а то бы ты убедился… Поэтому, если мне это не трудно, я делаю так, как все. А делать, как все, обычно не трудно… Буду теперь знать, что я конформистка… И эксги… биционистка тоже, если тебе интересно.
— А трудно разве не бывает? Что если для того, чтобы делать, как все, требуется превозмочь собственную натуру?
— Как это? — удивилась Вика. — Никакую натуру я не превозмогаю. Я просто открываю рот и говорю… — здесь девушка вставила несколько коротких слов, не имевших прямого отношения к нашей беседе. — Вот и все дела. Всего лишь язык, не хуже прочих. И уж попроще твоего, кстати. А местами и поточнее. Мне даже напрягаться не приходится.
— А я уже не про язык тебя спрашиваю. С ним мы, пожалуй, закончили. Вопрос скорее умозрительный…
— Тогда ничего у нас не получится. Про умозрительное я разговаривать не умею.
— Видишь ли, мне так не показалось…
— Правда? Не знаю, о чем ты, но буду теперь к себе прислушиваться… Во всяком случае, я точно не умею разговаривать про умозрительное специально. У меня от этого голова кружится, как от высоты. Мне нужно на что-то опираться — на что-то прочное.
— Что ты имеешь в виду? Мы попросту говорим о людях…
— Когда я говорю о людях, в мыслях у меня обязательно возникает какой-то знакомый мне человек. То один, то другой, то третий. Я не всегда помню, как его зовут, но хорошо представляю, как он выглядит. Я даже вижу, какая на нем одежда. В тех случаях, когда она у него есть… К примеру, ты, Дима, рисуешься мне теперь исключительно в этом халате. Он очень тебе идет. Ты еще не привык к нему, но уже чуточку изменился…
— Как ты и предсказывала, — вяло съязвил я, снова закурив и обдав струей дыма синие полы, прикрывавшие мои колени. — С каждой минутой чувствую себя лучше и лучше. И все благодаря твоему совету.
— Ну, это ты надо мной насмешничаешь. Совет правильный, только для начала ты должен ему последовать. Хотя на первый раз и так хорошо…
— Погоди! А с чего ты решила, что я не последовал? — я подозрительно поглядел на Вику. — Глаза у тебя, конечно, цыганские, этого не отнять, но не рентгеновские же.
— Хочешь поспорить? — девушка снисходительно наморщила нос. — Дима, я же вижу, как ты сидишь. Осанка, жесты, выражение лица… Будь на тебе один халат, такой, как ты, держался бы иначе.
— Такой, как я? — во мне зашевелилась досада. — А что насчет тебя, беспорточница?
— А на меня можно даже не смотреть. Я сижу, как нравится тебе. Я ведь конформистка, помнишь?
— Кстати, о халате… — решил я переменить тему. — Солидная вещь. Знатная фирма. Сколько ты за него отвалила?
— Почти семьдесят тысяч, — без обиняков призналась Вика, чему я вовсе не удивился (кажется, она совсем не имела представления о том, как можно увильнуть от заданного ей вопроса). — Это дорогой халат. Потому что хороший.
— Дорогой — не то слово, — неискренне пробормотал я, невольно отыскивая взглядом браслет, находившийся ныне где-то под пятой точкой моей собеседницы вместе с ее грациозной щиколоткой. — Как же ты потянула такую сумму?
— Да просто у меня сейчас много денег, вот и все.
— Неужто? — ее уверенный тон произвел на меня впечатление. — Вероятно, это не мое дело, но, как один состоятельный человек другому, не могла бы ты намекнуть на источник своего капитала?
— Чего?
— Откуда дровишки? — перешел я на язык великого народного классика. — На чем сколотила состояние, если не секрет?
— Отчим дал, — сообщила Вика, — чтобы я от него съехала. Половину я потратила на халат, а половина еще осталась.
— Вот что, милая, — заявил я непререкаемым тоном. — Эти деньги я тебе верну.
— Зачем? — непритворно изумилась юная толстосумка. — Я же сказала: у меня есть деньги. Они сейчас в спальне вместе с паспортом. Штаны-то я постирала… Там еще много.
— Поверь, это не совсем так, — деликатно пояснил я. — Много денег — у меня. Много денег — у Алены. А у тебя, дружок… как бы поточнее выразиться… совершенно другая финансовая ситуация. Неужели ты этого не понимаешь?
— Пытаешься сказать, что ты богат? — Вика оглянулась вокруг, после чего зачем-то посмотрела на мои босые ноги. — Ну, наверное… А сколько денег у тебя?
— Затрудняюсь ответить. Скажем так, по сравнению с тобой я баснословно богатый человек.
— «Баснословно»! — рассмеялась девушка. — Прости, мне слово понравилось… Ну, что я могу сказать. Молодец!
— Вот только не делай вид, что деньги для тебя ничего не значат!
— Дима, я знаю, что такое деньги, — Вика с недоумением взглянула на мою кислую мину. — Многое из того, что мне нужно, я могу получить, только заплатив. И для этого у меня есть семьдесят тысяч. От того, что ты дашь мне еще столько же, я богатой не стану. Я стану такой же, какой была сегодня утром. В чем же тут смысл?
— Действительно… — мне показалось, я уловил ее намек. — Смысла здесь маловато, особо не разгуляешься… Однако, судя по твоим словам, ты вовсе не против сделаться богатой?
— Богатой я еще не была, — Вика зашевелилась в кресле и переместила согнутые коленки на другую сторону, решив, вероятно, что вид на ее
