Я на самом пике чувств, Спасая от себя его И все укромные места, Где спят мои эмоции. Моя кожа – как свинец: Не чтоб держать его подальше, Но чтобы удержать себя.
Этот отрывок интересен тем, что подразумевает необходимость «спасать» кого-то от силы его «эмоций»: другим его объектам симпатии в прошлом не так повезло. Кроме того, он говорил, что «быть счастливым после того, как столько жизней загублены навеки, – это извращение даже для меня».
Он так глубоко привязался к этому заключенному, что надеялся на одновременный с ним судебный процесс, чтобы они могли войти в историю вместе (ему доставляло невероятное удовольствие знать, что у них будет один адвокат на двоих). Качества и недостатки, которые он видел в Мартине, в основном являлись теми качествами и недостатками, которыми он хотел бы обладать сам. «Он – безвременное воплощение меня самого. Его счастье – мое счастье. Его несчастье – мое несчастье». Пожалуй, можно даже сказать, что в этих отношениях он снова предпринял попытку сбросить свою старую личность и оставить постыдную кожу Денниса Нильсена гнить на тюремном полу. Вероятно, важнее всего здесь то, что впервые он увидел этого заключенного лежащим на носилках, когда его принесли в больничное крыло после очередной голодовки заключенных.
Лежа в своей камере, Нильсен снова и снова размышлял над своим прошлым. «Я прожил очень странную жизнь», – писал он:
Я был школьником, солдатом, поваром, кинолюбителем, полицейским, клерком, руководителем отдела, пьяницей, сексуалистом (с мужчинами и женщинами), убийцей, любителем животных, независимым членом профсоюза, участником дебатов, чемпионом благих дел, расчленителем жертв, великим визирем и, вероятно, приговоренным к пожизненному заключению. Если Бог существует, то, должно быть, у него поистине странная расстановка приоритетов: я находил людям работу, воевал за мир, делал любительские фильмы, служил хранилищем бесполезной информации, работал чинушей, был задержан полицией, пожинал плоды одиночного заключения, убивал невинных, не раскаиваясь, исправился, служил загадкой для других – и вот теперь я превратился в помойное ведро, в которое будет мочиться вся нация, в извращенного монстра, в безумца и безбожника, хладнокровного и одинокого.
9 мая 1983 года Деннис Нильсен уволился с государственной службы, адресовав официальное письмо своей бывшей начальнице на Кентиш-таун, Дженет Лиман – его отставка вступила в силу с полуночи 22 мая. «В свое время я старался исключительно во благо своих коллег, – писал он. – И лишь хотел усилить общественный интерес к моим должностным обязанностям в кадровом агентстве и в профсоюзе. Надеюсь, вы сможете простить меня за излишки профессионального темперамента».
Однако летом 1983-го разум его в основном занимало все ухудшающееся эмоциональное расстройство.
«Эмоции – самая токсичная субстанция, известная человечеству», – писал Нильсен. Последние четыре года он не хотел заглядывать в себя слишком глубоко, боясь того, что может обнаружить. Если его реакция на раздражители не подчинялась его воле, лучше было оставить ее в покое, чем ввязываться в заранее обреченную на провал борьбу, результат которой наверняка оказал бы катастрофическое влияние на его психику. Вынужденное время в размышлениях в ожидании суда наконец заставило его обратить внимание на этот конфликт. «Теперь я владею своими эмоциями», – писал он (опять-таки, подразумевая этим, что раньше эмоции существовали от него независимо), и эти размышления измотали и ранили его. События, которые он повторял в подробностях для следствия, и анализ, которому он их подвергал, походили на вещи, которые обычно случаются с кем-то другим, случайно увиденные в газете или подслушанные в чьем-то разговоре в баре. «А теперь кто-то другой вдруг оказался мной». Деннис Нильсен получил редкую и пугающую возможность заглянуть в разум убийцы, зная при этом, что убийцей является он сам. Возможно ли понять и переварить подобное знание? На что это похоже – встретиться лицом к лицу с собственным злом?
«Каждый день я прохожу через персональный ад, – писал Нильсен в тюрьме. – Я знаю, что во мне нет ненависти… Тогда что заставило меня убить всех этих людей? Часть меня осознавала, чего оно [зло] хочет, но оно никогда не снисходило до объяснения, почему оно хочет именно этого». Он все продолжал говорить о том, хочет «убить дьявола внутри себя», предположительно, при помощи саморефлексии, и эта мысль все укреплялась и росла, пока не зародила в нем подозрение, что сами убийства тоже могли быть лишь ошибочно направленной попыткой этого символического «убийства».
