– Надеюсь, вы понимаете, – Эль поднялся. – Что я и не только я озабочен происходящим в городе.
Вот, оказывается, и он умеет делать эльфячью рожу, которая невозмутима и величественна, аки все древние леса, вместе взятые.
Спина прямая.
Взгляд отрешенный.
И по коже прям мурашки от этого. Папеньку вон тоже проняло. Правда, не настолько, чтобы отступить:
– Не лезли бы вы в это дело…
Эль чуть приподнял бровь.
– Это только людей касается.
– Уже не только. Я никому не позволю обидеть мою жену.
Видят боги, на душе стало тепло.
Крышу мы всенепременно починим. Остальное… как-нибудь да приложится.
…я сидела, подперев рукой подбородок, и глядела на деревянную шкатулку, чьи бока покрывал хитрый рунный узор.
Красиво, демон меня побери.
Изысканно.
А главное, серебро за годы не поблекло, дерево не износилось. И выглядит шкатулочка нарядной, будто вчера только сделана, что внушает определенные опасения. Да и тянет от нее… недобрым. Крышечка изогнутая, на защелке держится. Манит.
– И долго смотреть собираешься? – поинтересовался Эль.
Он устроился напротив с кружкой травяного отвара и пухлым масляным пирожком. Причем масла было столько, что оно стекало по пальцам, и Эль время от времени совершенно неблагородно эти пальцы облизывал.
– Не знаю. Я не уверена, что хочу в нее заглядывать.
– А придется.
– Почему?
– Нельзя держать дома неизвестные вещи.
Это да… и вот что-то подсказывает, что следовало бы эту самую шкатулку оставить в Ясином саркофаге, но нет, польстилась на неизвестный клад, а теперь маюсь.
– Если хочешь…
– Нет, – я убрала его руку. – Шкатулка скорее всего кровью заперта.
А еще обвешена дюжиной-другой заклинаний, призванных защитить от излишне любопытных рук. Я провела пальцем по острому серебряному ребру.
Коснулась замка.
Вдохнула.
Выдохнула. Поморщилась – укол был болезненным, и надеюсь, нужной крови хватит. А теперь… я откинула крышку и поняла, что держать дома не следует даже известные вещи. Точнее, некоторым вещам лучше оставаться неизвестными: внутри шкатулки, опутанная сетью заклятий, лежала рука. Она казалась маленькой, детской почти, только вот пальцы были длинноваты, да и число…
– Демон, – сказал Эль, откашлявшись. – Он и вправду… то есть… это невозможно.
Рука, словно услышав, пошевелилась. А я закрыла глаза: я хочу вернуть это в склеп, в саркофаг, в… бездну перворожденную, мать его.
Я хочу…
В окно постучались.
А следом раздался до боли знакомый голос бывшего:
– Юся… я от жены сбежал… можно… я у тебя поживу? Немного.
Лапа демона скрутила фигу, я же… я не знаю, когда и что в моей жизни пошло не так, но оно пошло и останавливаться не собиралась.
С другой стороны… Эль протянул пирожок, предупредив:
– Последний.
А я захлопнула шкатулку и пирожок взяла.
Демоны, бывшие… пирожков на всех не хватит.
История 5. Никто не любит некромантов
Дождь полоскал уже две пары подштанников, эльфийские, желтые, из тончайшего шелка, и обыкновенные, темно-синие с начесом. К начесу вода липла, покрывая подштанники слоем серебристых капель, что придавало им некоторый шарм.
Пахло капустой, бочонок которой мне по знакомству доставили от папеньки, не того, само собой, который глава гильдии, тот, к счастью, будто позабыл о моем существовании. И Гердиному бы воспоследствовать примеру, да не судьба. Капусту было велено в холод сильный не нести, оставить квасится, а для пущего уквашения придавить сверху чем тяжелым.
Вот и шкатулка пригодилась.
Надеюсь, демоническая сущность на процесс не повлияет, а если вдруг, то как-нибудь без капусты переживу.
– Юся, ты уверена, что он нам нужен? – шепотом поинтересовался Эль, подсаживаясь поближе.
Ноги в вязаных носках – собачья шерсть, еще один папенькин подарок – он под себя поджал, скукожился. Мерзнет.
– Кто?
– Он, – Эль отвернулся и, вытянув руку, ткнул мизинчиком в моего бывшего, который здорово обжил дальний угол кухни, свив гнездо на печке. Туда он утянул старую простынь и какие-то свои тряпки, прихваченные при побеге из дому.
– Я уверена, что он нам не нужен, – ответила я, прижимаясь к мужу.
Осень выдалась… поганой. Такой погодой и нежить из склепа лишний раз не выглянет. А муж, он тепленький. И сам мерзнет, вон, даже уши дрожат.
– Так… а что он здесь делает?
– Пьет.
Вторую неделю, между прочим.
– А почему мы это терпим?
Вот что мне нравилось в Эле, так это его бесконечное терпение.
– Понятия не имею. Жалко?
Ушастому было не жалко. Вот совсем не жалко. Ишь, хмурится, кутается в вязаный жилет, который он раскопал в старом шкафу, и жалость в себе давит на корню. А жилет дрянной, еще тетка моя его в огород, помнится, надевала, чтоб спину не сквозило. За спину не знаю, но Эль был тетки потоньше, а потому жилет висел на нем вязаной кольчужкой, от которой мощно пованивало лавандой.
– Вот проспится, я с ним поговорю, – пообещала я и спросила: – Чаю не хочешь?
Чаю он хотел.
И… и как-то теплее становилось даже не от самого чаю, а от того, что мы его пьем, вдвоем, устроившись на махонькой кухне, друг напротив друга. Есть мед.
Полкруга чесночной колбасы.
Хлеб, слегка уже твердоватый, но с колбасой самое оно. К залепленному дождем стеклу прилипла малина, иногда скребется укоризненно, напоминая о своем существовании, но еще пару недель и она уснет, окружив эльфийского сиротинушку плотным колючим кольцом.
Оно так надежней.
– Знаешь, – я первой нарушила молчание. Вполне себе уютное такое молчание, где Эль, подперши щеку кулаком, разглядывал меня. А меня это не раздражало.
Вот с детства злилась, когда на меня пялятся, а тут ничего, привыкла.
– Не знаю.
– Да ну тебя… я не договорила. Мне кажется, что его стоит расспросить, что он, если не полностью в курсе происходящего, то о многом догадывается. Ну… – я покосилась в бочку, в которой булькала капуста.
– Тогда почему молчит? – закономерно поинтересовался Эль.
– Потому что пьет.
Меня куда больше интересовало, почему его вообще из дому выпустили. Насколько я знала Мариссу, она предпочла бы стать вдовой, а не женщиной, от которой супруг сбежал вскоре после свадьбы. Городок-то у нас большой, есть где слухам разгуляться.
