в лад. А Венсель — тот меня, не одёжку разглядел. В волшебный лес с собой брал. Слушал, что говорю, хоть порой и смеялся над моей простотой. И тогда, в Торме… Я ведь не сразу поняла, что Венсель всю силу растратил, чтобы меня домой отправить, а себе на излечение не оставил ничего. Он умереть из-за меня мог… Ах, Стина, да кого я пытаюсь обмануть? Мы когда ехали из Рискайской в Ольховец, спали вместе, в одном возке, и мне привиделось, будто у нас у обоих одёжа в беспорядке. Да не хмурься же ты, помолчи! Дай сказать, ради Маэля! У Венселя платье было порвано как раз в тех местах, где наяву его ранило кольями из ловчей ямы. А я сама оказалась простоволоса: вихрь налетел, сорвал с головы плат и всю косу растрепал. Волосы у меня во сне были не такие, как наяву: золотые, точно очий свет, и густые-прегустые. А от ветра они вдруг начали облетать, как листва в сушь, и гаснуть, делаться из золотых серыми, словно пепел. Венсель тогда мне заплёл волосы в две косы и дал, чем покрыться: волосник и намитку**. Вынул из-за пазухи — и мне надел. И от того мои волосы сразу сгорать перестали. А я выдернула из кос несколько волосков и ими, точно нитками, зашила на Венселе одёжу. Вот теперь и думаю: вдруг тот сон был не спроста? Мне бы хоть на миг Венселя увидать, да спросить…
Стина недовольно покачала головой.
— Да, голубушка, натворила ты дел. А в яви-то, поди, тоже с ним постель делила?
Услада покраснела и отвела глаза. Стина спросила сурово:
— Иль не ведаешь, что благонравной девице не пристало о чужих мужей глаза греть? Уж молчу за то, чтоб с ними в обнимку валяться.
— Так я ж не нарочно…
— Как же, не нарочно кошка сметану слизала! Верно люди говорят, что девку в поре не удержишь на дворе. Только вот как я тебе скажу: нам с тобой теперь не до разгадывания снов. Янка уже, поди, воду в купальне нагрела. Вымоешься, нарядишься, как пристало, и станешь делать, что князь батюшка велел. Сказал: в обитель, значит, и ехать тебе в обитель. А уж там — что Небесные Помощники пошлют. Я же, как свечереет, пойду в храм и стану молиться о доброй доле для тебя, неразумной.
Господин дэль Ари возвратился в храм на исходе дня. Там было пустынно и тихо, поблёскивали огоньки свечей да чуть слышно журчала вода. Перед тем, как зайти в водяной придел, старый маг задержался на пороге и еле слышно кашлянул. Венсель встрепенулся, выглянул из-под покрывала.
— Мастер Мерридин! — воскликнул он, собрался было встать, но тут же, сообразив, что почти раздет, в смущении снова натянул покров до самых глаз. — Прошу прощения… Почему-то при каждой нашей встрече моя одежда оказывается во всё большем беспорядке.
— Друг мой, да будет это самой значительной из твоих забот, — хитро улыбнулся дэль Ари. — Я принёс одну любопытную вещицу. Не желаешь ли взглянуть?
Тут же позабыв о несовершенстве своего костюма, Венсель уселся на лавке. Мерридин подал ему Адалетову брошь.
— Что думаешь о сием артефакте?
Лицо Венселя осветилось нетерпеливой радостью, словно у ребёнка, получившего леденец. Отбросив с лица непослушные локоны, он поднёс брошь к глазам, принялся вертеть её в руках, осторожно поглаживая со всех сторон.
— Это семейный амулет на поиск золота и самоцветов в земле. Работа этлов, выполненная ещё до постройки Ограды, — заявил он уверенно.
— Есть мнение, что владеть им должен только прямой потомок амира Ахлиддина, непременно мужского пола. Это так?
— Глупости. Привязка к крови имеется, но не более того. Правда, амулет испорчен: кто-то сделал посторонние отводки от основной силовой сети, к тому же одна из них теперь оборвана.
— Можно ли это исправить?
Венсель сделал над камнем осторожное движение, словно пряха, собирающаяся потянуть из кудели нить, тут же ойкнул, отдёрнул руку, поплевал на кончики пальцев и вздохнул:
— Эх, инструмент бы…
Мерридин услужливо протянул ему свои деревянные щипчики в замшевом чехле и узкий кинжал. Венсель схватил их и, забыв поблагодарить, с азартом взялся за дело. Щипцами он принялся старательно скручивать что-то невидимое обычным глазом, в нескольких местах поковырял остриём кинжала серебряную оправу, нагрел камень в пламени свечи, протёр его краем храмового полотна… Наконец, вполне довольный результатом своих усилий, он осторожно подул на брошь. Чёрная шпинель на миг озарилась изнутри дивным пламенем, обретая прозрачность и алый цвет, а потом снова угасла.
— Красота, — прошептал Венсель и закрыл глаза.
Мерридин помог Венселю снова лечь на лавку, незаметно забрав при этом брошь из его руки.
— Расточительность — большой грех, молодой человек, — сказал он, укрывая Венселя храмовым пологом. — За подобную работу следует требовать платы чистой силой, причём вперёд. Я не желаю прослыть обирателем наивных юношей, и потому расплачусь с тобой пусть небольшим, но важным советом: помни, магия — это только лишь сила, но сила — это не только магия. Отгораживаясь от простых человеческих радостей, ты выбрасываешь на ветер силу жизни, заключённую в них.
— Ваш совет, мастер, несколько запоздал. Я уже пробовал жить вместе с людьми, ничего доброго из этого никогда не выходило. С некоторых пор я остерегаюсь испытывать тёплые чувства к кому-либо.
— А как же Услада? — с хитрой улыбкой тихо спросил Мерридин.
— Привязаться к ней было большой ошибкой. Напрасно я пустил эту девушку в свои сны. Сперва меня забавляла её наивность и милая простота, но потом… Понимаете, мастер Мерридин, я почти поверил в то, что мы сможем быть вместе.
— Разве же это плохо?
— Плохо, и весьма. Потому что невозможно. Так далеко милость князя по отношению ко мне никогда не зайдёт.
— Подумать только, — проворчал Мерридин себе под нос, — до чего ленива нынешняя молодёжь! Ты полагаешь, если встать под деревом, персики сами начнут падать к тебе в рот? Нет, любезный, их надо сперва сорвать, и не каждый окажется сладким. Но тот, кто не пробует, вообще ничего не получит. Подумай об этом на досуге, и — да поможет тебе Маэль.
Настала ночь, Ольховецкая крепость погрузилась в сонную тишину. Один только Венсель маялся в храме, ковыляя из придела в придел и раздумывая над тем, что сказал ему старый маг. Вдруг входная дверь тихонько скрипнула. «Кого
