– Да. У нас есть… О, милый, в каком мы дерьме.
– Слишком поздно, чтобы спасать мир.
– Стивен, я хочу стать настоящей дамой.
– Чашечку чаю с кексом?
– Нет, правда, самой настоящей дамой. Не того сорта, что заседают в комитетах или ездят за покупками. Настоящей дамой.
– Дамы обычно бывают хитрыми и расточительными.
– Да нет, настоящей дамой. Когда-нибудь ты увидишь, о чем я говорю. С тобой я становлюсь дамой. Я еще никогда так хорошо себя не чувствовала. Пока ты уходил в полицию, у меня было чувство, что ты обязательно вернешься ко мне, потому что вместе мы можем стать очень хорошими, И тут я увидела, как ты бьешь Шаго. Ты должен был избить его – я понимала это, и все-таки мне стало дурно.
«О, Господи, – подумал я, – вот они, связи с мафией».
– Это и было дурно, – сказал я, думая о Тони.
– Стив, не знаю, получится ли у нас с тобой теперь что-нибудь хорошее или мы просто будем живыми мертвецами. Но если так, то лучше умереть. – Она вновь походила на ребенка, к которому прикоснулся ангел. – Но хочется, чтобы все получилось.
Однако воспоминание о драке висело между нами. Мы говорили о том и о сем, это слегка походило на то, как если бы мы были супругами и по-супружески продолжали судачить, пока под поверхностью нашего брака, как труп погребенной заживо памяти, продолжала гнить какая-то пакость.
– Ах, милый, после драки кулаками не машут, – сказала она.
Да, любовь это гора, на которую взбираешься, имея здоровое сердце и здоровое дыхание: сердце храброе и дыхание чистое. Восхождение еще даже не началось, а я уже был готов повернуть назад. Все, что сулила нам любовь, было уже отчасти испоганено, и, подобно всяким любовникам, любовь которых уже испоганена, нас сейчас сильнее тянуло друг к другу. И вот она поцеловала меня, и сладость, расточаемая драгоценной лозой, была у нее во рту, но было уже и нечто иное, нечто большее: намек на горячку и хитрая стервозность, хитрая звериная стервозность, до которой ей предстояло дорастать еще годы, но уже настигавшая меня из грядущего и отчасти – из ее прошлого, – мы сейчас не очень нравились друг другу. Но очень друг друга желали.
Я допил свой стакан. Через минуту мне надо было уходить.
– С тобой ничего не случится? – спросил я.
– Нет.
– А Шаго не вздумает вернуться?
– По-моему, нет.
– Там, внизу, Шаго велел пожелать тебе удачи.
– Вот как? – Она, казалось, задумалась. – Что ж, если он воротится, значит, воротится.
– И ты его впустишь?
– Если воротится, придется впустить. Я не собираюсь прятаться от Шаго.
– Тогда я не уверен, что мне надо идти к Келли.
– Тебе надо, – сказала она, – иначе мы никогда не узнаем, что у него на уме. А я не хочу ломать над этим голову.
– Это верно. – На самом деле, мне хотелось уйти, почти хотелось. Лучше было бы расстаться с нею на какое-то время. Сейчас нам опять становилось хорошо, но такое настроение нуждалось в азартной подхлестке.
– Солнышко, – сказала она.
– Да?
– Поосторожней с выпивкой, когда будешь у Келли.
– «Убери руку у меня с ширинки, – сказала герцогиня епископу».
Мы посмеялись. Нам удалось чуть-чуть вернуться назад.
– Ангел мой, – сказал я, – у тебя есть деньги?
– Тысячи четыре.
– Давай купим машину и уедем отсюда куда-нибудь.
– Прекрасная мысль.
– Мы можем поехать в Лас-Вегас, – сказал я.
– Зачем?
– Потому что, если ты намереваешься стать дамой, а я намереваюсь стать джентльменом, мне придется сражаться за твою любовь всеми возможными способами.
Она настороженно посмотрела на меня, но, поняв, что я говорю скорей честно, чем с подвохом, улыбнулась.
– Божественно, – сказала она, подняв палец. – Мы составим состояние в Лас-Вегасе. Мне в казино везет.
– Правда?
– Не когда сама играю. Если я начну играть, тебе придется оттаскивать меня от стола, потому что я непременно все спущу. Но когда играют другие, я чувствую в себе силу. Потому что всегда знаю заранее, кто выиграет, а кто проиграет.
– Ладно, у меня шестнадцать тысяч долгу, – сказал я, – так что тебе придется хорошенько постараться.
– Твои долги прощены, – сказала она. И проводила меня до дверей, и наградила нежным и сочным прощальным поцелуем, облизнув мне губы и посулив кое-что языком. Потом она заметила, что я гляжу на зонтик, с которым пришел Шаго, и протянула его мне.
– Теперь у тебя есть меч, – сказала она.
Я спустился по лестнице, не слыша эха моего путешествия вниз вместе с Шаго, но в подъезде на полу была лужа его блевотины. Я хотел пройти мимо, будто ничего не заметив, но вместо этого отложил зонтик в сторону и, порывшись в мусорном ведре за лестницей, нашел куски какого-то скверно пахнущего картона и с их помощью стал убирать эту лужу, мне пришлось несколько раз прогуляться взад и вперед, занимаясь этим. В запахе содержимого его желудка – ничуть не более приятном, чем мой, – был легкий намек на бедность, на дешевые негритянские забегаловки с их шипящим жиром и разбитными девчонками. Я делал эту работу медленно, кончиками пальцев. Мне хотелось явиться к Келли в самом спокойном расположении духа, но работа моя была грязной, и в голову поневоле лезли мысли о студенческих сходках и о неграх, застреленных ночью, и я уже готов был погрузиться в морализаторские рассуждения о том, что зато моя жертва все же улизнула от этой грязи. Я медленно и тщательно соскребал ее влажным картоном, вдыхая дух – даже не знаю чего, мысли парили у меня в мозгу, словно первобытные птицы. Я вдруг подумал о том, что из пищи, извергнутой нами, могут рождаться демоны. Бывали минуты, когда мне казалось, что я способен измыслить нечто экстраординарное
– нужен только порыв вдохновения, чтобы сформулировать то, что витало в горних сферах полета моих мыслей, но сейчас мои идеи угнетали меня, ибо в них копошилось безумие. И вот вам пример, и довольно забавный, – зловещие предчувствия оставили меня, когда я, закончив уборку, вышел на улицу, поймал такси и, повинуясь какому-то импульсу, велел шоферу отвезти меня к Центральному парку и объехать его кругом. Ибо демоны не живут в блевотине – только мука и вонь, и мне захотелось повернуть обратно, – если в Шаго и жили бесы, то они пребывали в нем по-прежнему, так подсказывал мне инстинкт,
– или же все это было лишь поводом, чтобы оставить Шерри одну? Но страх перед Келли подстегивал меня, и я был не в силах сделать правильный выбор. По дороге я, должно быть, задремал. Когда я посмотрел в окошко, мы были почти в Гарлеме, и мне на мгновение показалось, что я уже умер. Водитель молчал, улицы были мокрыми, машина катилась похоронными дрогами. Лишь ручка зонтика, казалось, еще жила в моей руке. И тут у меня возникла идея – отправиться в Гарлем и пить там, пока не закроется последний кабак. Это было верным решением. Я мог бы за все расплатиться сполна. Бывали ночи, когда я так и поступал. После какой-нибудь скверной ссоры с Деборой я бродил кругами по городу, выбирая улицы погрязнее, и переходил из бара в бар. И ничего со мной не случалось. Швейцары были любезны, пьянчуги тоже, улицы были тихими. И даже проститутки лишь строили мне глазки. Несколько ночей в моей жизни я преспокойно провел в Гарлеме, но сейчас… нет, я верил в африканцев и бесов. Если сегодня ночью я зайду в какой-нибудь из этих баров, все услышат звук падения Шаго, исходящий из моего мозга, и мне не уйти от расплаты. «Если хочешь, чтобы с твоей любимой все было в порядке, – шептала мне душа,
