– Осмотреться, приготовиться, – скомандовал, приходя в себя, Женька. – Через десять минут начинаем.
– Ты не шуми, лейтенант, сообразим, – бойцы расходились по узкой траншее в разные стороны.
Женька остался со вторым номером пулеметчиков. Зябко передернув плечами, приготовил автомат. Пулеметчик разглядывал немцев.
– Сюда бы «максимку» – я бы троих уложил, да и каракатицу дожег.
– Из карабина попробуй.
Из-за поворота траншеи высунулась голова в прожженной ушанке:
– Товарищ лейтенант, там наши. Побитые, но обзор хороший.
Женька протиснулся по мелкому ходу сообщения. Воронки, трое убитых. Один в ровике, с перевязанным горлом, двоих вышвырнуло взрывом. Валялся «ППШ» с расщепленным прикладом. Пулемет какой-то непонятный.
– «ПТР». Немецкое, – один из бойцов пытался открыть затвор.
– Пальнуть сможешь? – спросил коренастый усач с двумя медалями на телогрейке.
– Так хер его знает. Я ж так любопытствовал.
– Чего ж «так»? Ты, земляк, по фрицам проверь…
– Время, товарищи, – напомнил Женька.
– Как натикает – командуй. Мы ж наготове, – бойцы пристроили тонкий ствол противотанкового ружья на остатки бруствера.
– Еще пять минут.
Женьку подергали за рукав:
– Вы, случаем, не мерзнете, товарищ лейтенант? – телефонист кивнул на убитого. – Телогрейка нормальная. Покойнику-то зачем? Простит.
Женька глянул на присыпанное землей лицо, вздохнул:
– Поможешь?
Вдвоем стащили с упрямящегося окоченевшего тела короткий ватник. Женька вынул из кармана убитого красноармейскую книжку, снял медаль «За отвагу».
– Это правильно, – одобрил телефонист. – А то у меня братан вот так – «без вести».
Женька накинул телогрейку – грудь оказалась в засохшей крови, рукава куцые, но ничего. Спине тепло, а то уж поясница как каменная стала.
– Готовьсь, товарищи.
19.15
Ждут на той стороне? Вдруг Катьку зацепило? С «Ханомагов» лупили плотно. Тогда нужно будет вернуться. Чипы активировать. А если в бессознательном она?
Все, время вышло.
– Огонь!
Женька упирал в плечо разболтанный приклад «МП-40», стрелял короткими сериями. В пустоте площади ворочались грязно-белые «Ханомаги», пульсировали огоньки пулеметов. И еще откуда-то стреляли – пули срезали ветви с истерзанных кустиков над головой.
Катьки все не было.
– Отходят, лейтенант!
Бронетранспортеры отползали, «крупповский» грузовик все-таки запылал, скрывая неуязвимых товарищей в бликах неяркого пламени. На булыжной мостовой валялся убитый.
– Да отходят же наши, лейтенант!
Женька оглянулся и тут же услышал мат начальницы:
– Да задолбала, Василий, твоя газонокосилка неподъемная, мать ее…
Катрин ползла, помогала, подталкивая тяжелый пулемет. Значит, все трое перебрались.
– Не понимаешь, разведка, – хрипел сержант. – Эти ж четыре пуда – наша опора и надежа.
Из скверика выскочили вовремя – за спиной начали рваться фугасные. Со стороны Либкнехта вдоль фасада гостиницы двигались две самоходки, откуда-то выполз «Т-III».
Группа бежала россыпью. Женька оказался слева, бежал чуть ли не последним, боялся отстать. Ориентироваться удавалось лишь на смутную двухголовую фигуру, отягощенную железом, – теперь пулеметчики волокли «максим» самостоятельно. Катька опять куда-то делась.
За развалинами деревянного горелого павильона попали под фланговый пулеметный огонь. Куда стрелять, Женька не знал, только вжимался подбородком в подмерзающую, но еще мягкую землю. По каске стучали отлетающие от столба головешки.
– К зданию отползаем! Не лежать, братва!
Женька полз, стараясь не цеплять землю автоматом. Шаровары на коленях промокли, в сапогах чавкало. Впереди оказалась колючая проволока.
– Сюда, лейтенант… – Кто-то из бойцов приподнял-оттянул колючую нитку саперной лопаткой. Женька сполз в старую огромную воронку. Здесь оказалась вся группа, даже перемазанный «максим».
– Вот херовое дело, – Катрин вертела белеющей в темноте головой. – Не пропустят. Наши, наверное, прижали. И патронов ведь не жалко.
– Здесь отсидимся, – предложил рассудительный сержант Василий. – Может, поутихнет?
– Щасс поутихнет…
Где-то у павильона начали рваться мины, с треском разметывая уцелевшие балки.
– К домам придется отходить…
– Там немцы. Стреляли…
– Щас же не стреляют. Давай. А то здесь и накроет…
Снова ползли. Женьке очень хотелось сунуться в какую-нибудь ямку и полежать хотя бы минут пять. Но все ползли, и Земляков полз. Даже короб с лентами волок…
Впереди выросло одноэтажное невзрачное здание, дальше все небо заслоняла громада Госпрома…
Как оказались в тени, Женька толком не помнил. Проползли вдоль огромной груды битого кирпича, потом Женька чуть не потерял сапог в твердом как камень сугробе. Бойцы молча влезали в огромное окно. Наверху постукивали винтовочные выстрелы, экономно грыз воздух «МГ». Но стреляли не по группе – здесь, под самой стеной, бойцов заметить было трудно.
В окно подняли пулемет.
– Лезь, Земляков, – начальница ладонью в драной перчатке поощрительно похлопала Женьку по каске. – Молодец!
– Чего это? Я ничего такого…
– Что жив – молодец. Лезь давай. Озадачился, чудик…
Внутри было сыро и темно как в погребе. Кто-то из бойцов выглянул в коридор:
– Завалы. Сам черт ногу сломит. Может, в парк будем пробиваться?
– Скоро наши отбивать площадь пойдут, – громко прошептала Катрин. – Сейчас сунемся – как раз попадем. Здесь стены, да и помочь с фланга сможем. План такой – поднимаемся повыше, занимаем позиции. Часок как раз перекурим, отдышимся.
– А если наши дальше отойдут?
– С чего это? Ну, если вдруг отойдут, так и мы следом двинем…
Госпром – пирамиды древние. Дыры и проломы, смерзшийся кирпич – все на свете здесь вымерзло. Где-то слышались неразборчивые голоса, раскатисто начинал стучать пулемет, и эхо летело из всех коридоров и лестниц. На третий этаж едва поднялись – пролом в ступеньках топорщился капканами арматуры. Прямо за стеной стукнула винтовка, но прохода здесь не было, разглядеть стрелка было невозможно. Может, такой же боец, отрезанный от своих. Похоже, в лабиринте этажей огромного комплекса и батальон мог бы проскользнуть, не наткнувшись на немцев.
Пятый или шестой этаж – Женька уже сбился. Прошли туннель-переход в соседний корпус. Впереди двигалась Катерина с телефонистом – оказалось, ушлый боец в Госпроме уже бывал по служебной надобности. В этом корпусе или другом, он не помнил, но уверял, что все одинаковое.
