— Смерть отца так ее подкосила, что врачи официально признали ее невменяемой и положили в психиатрическую лечебницу, — безэмоционально произносит Савва. — Я пришел к выводу, что клиники в Москве недостаточно хороши для женщины, которая меня родила, и отправил ее из Москвы в Вену. Каждый месяц я получаю отчет о ее состоянии. Врачи говорят, что есть прогресс, но не думаю, что моя мать готова к полноценной жизни и скорее всего, останется пожизненным пациентом этой клиники. О судьбе моего отца ты и так знаешь. Он сгорел, когда мне исполнилось двадцать два.
Савва смотрит мне в глаза, проверяя реакцию на свои слова. Пытает, исследует, не пытается скрывать, дает подсказки.
Ироничная улыбка и ямочки.
— Этот ублюдок испортил тебе жизнь.
— И подарил мне самый большой подарок: лишил меня душевных терзаний. Без эмоциональной подоплеки все видится куда четче. Словно наблюдаешь мир сверху. Пока другие путаются в моральных дилеммах, ты действуешь и добиваешься успеха.
Слезы высыхают, оставляя за собой выжженную пустоту. Сейчас ты кривишь душой, мой раненный Савва. Ты совсем не считаешь свой дефект подарком, потому что в этом случае не стал бы за себя мстить.
46Сплю я отвратительно. Едва мне удается проваливаюсь с темную яму сновидений, как я выныриваю из нее на душераздирающий крик маленького мальчика, и потом подолгу разглядываю темноту в попытке прийти в себя. Так происходит несколько раз за ночь, и к утру я ощущаю себя совершенно вымотанной. Сон больше ко мне идет, поэтому я лежу с открытыми глазами и занимаюсь созерцанием потолка.
Затравленный детский взгляд не отпускает. Раз за разом я проворачиваю в голове чудовищный рассказ Саввы, и намеренно воспроизвожу в памяти лицо его отца, неоднократно виденное мной на фотографиях. Несмотря на упомянутую Саввой «рабочую» родословную, Вениамин Раевский обладал породистой внешностью: высокий рост, темные волосы с благородной сединой, правильные черты лица вкупе с волевым подбородком. Если бы не боязнь разбудить спящего Савву, я бы полезла в интернет, чтобы найти другие его снимки. Мне хочется обнаружить на них признаки того, что большинство восхищавшихся этим человеком упускало: жестокость и невменяемость. Работы Раевского обожал весь столичный свет, пресса его боготворила, в то время как он попросту всех дурил. Его фотографии не должно было быть в одном глянцевом развороте, так же как не должно было существовать огромного количества интервью, которые у него брали журналисты. Потому что Раевский-старший недостоин. Этот человек изувечил жизнь своего единственного сына, которого по собственному эгоистичному желанию привел в этот мир.
Такое со мной случилось впервые: я всей душой ненавижу того, с кем ни разу не встречалась лично.
Жизнь и впрямь насмехается над моей былой тягой к комфорту: годы эмоционального штиля внезапно сменились бурей. Все, что я чувствую сейчас — предельно остро. Любовь, ненависть, гнев, безысходность, сочувствие и накаленное до предела отчаяние от того, что я не в силах ничего исправить. Диагноз Саввы уже не отменить, как и его прошлые поступки. Пусть он и не ответил прямо, но есть большая вероятность, что он убил своего отца.
Положа руку на сердце, мне совершенно не жаль талантливого художника и ничтожного человека Вениамина Раевского. В моей кладовой сочувствия для него нет ни крохи. Даже мать Саввы вызывает во мне куда больше сострадания: женщина, по-крайней мере, была объективно нездорова, что является хоть каким-то оправданием ее участию в разрушении жизни сына. Я сожалею совершенно о другом: что они сумели покалечить Савву настолько, чтобы стереть для него грань между белым и самым черным.
Я поворачиваю голову. Савва лежит ко мне спиной, по пояс укрытый одеялом. Его идеальный запах ничуть не изменился, а кожа такая же чистая и гладкая. Этот красивый парень, в которого я без оглядки влюблена, возможно, причастен к смерти своего отца.
Мой взгляд фокусируется на белесом шраме под его лопаткой и отказывается двигаться дальше. Как я раньше не замечала? Это ведь следы его ужасного детства, как и многие другие, которые я встречала на его теле. Передо мной вновь встают детские глаза, наполненные испугом и непониманием. Почему-то глаза маленького Саввы представляются мне не синими, а прозрачно-голубыми. Тогда в них еще не успела осесть вся тьма и боль.
Во второй раз за минувшие сутки мне хочется заплакать, поэтому я бесшумно выскальзываю из кровати, чтобы сделать это в ванной. Задернув за собой занавеску, залезаю в душ и нарочно выставляю температуру холоднее, чем обычно. Вода упорядочивает мысли и помогает успокоиться, а сейчас, когда эмоции меня захлестывают, мне требуется приструнить их здравым смыслом. Прислушаться к себе, чтобы понять, как вести себя дальше. Та, кто всегда предпочитала твердый асфальт под ногами и предпочтительно без выбоин, сейчас по колено увязает в зыбучих песках. Вернуться назад, на твердую почву, не позволяет сердце, но и спасительной тропы я пока не вижу. Факты неумолимы: я люблю человека, имеющего проблемы с психикой. И что еще более невероятно: после всего, что Савва о себе рассказал, у меня не возникло желания сбежать. Впервые в жизни мне становится страшно, потому что я больше не ощущаю себя хозяйкой собственной судьбы.
Льющаяся вода скрадывает шумы, поэтому звук одернутой занавески становится для меня неожиданностью. Я резко оборачиваюсь и, стерев пену, упираюсь глазами в обнаженную грудь Саввы.
— Привет…
Положив руки мне на бедра, он молча тянет меня к себе. Горячее дыхание на лице, твердое тело, смявшее мою грудь, покачивающийся под тяжестью крови член. Наверное неправильно, что близость Саввы так легко стирает все мучительные мысли, но я умею быть эгоисткой. Пробегаюсь мокрыми пальцами по его шее, плечам, животу, веду носом по ключице, тянусь к нему губами. Дай мне забыть и забудь сам. Я хочу стать твоим спасением. Пусть все врачи мира говорят, что такой как ты не способен по-настоящему любить, я не могу им верить. Я привыкла доверять себе: мои первые настоящие чувства не могут быть выброшены в пересохший колодец. Ты помнил обо мне восемь лет. Какая тебе от меня выгода? В твоем окружении есть женщины куда красивее и успешнее чем я, но ты все еще находишься рядом.
Наши языки сплетаются воедино, его пальцы погружаются глубоко в меня. С ним у меня получается: не думать, не терзаться, забыть. Мое возбуждение горько-острое, каждый вздох — до жжения в легких. Савва разворачивает меня спиной, упирается подбородком в затылок, входит коротким жадным толчком.
Я не верю в то, что он самый большой эгоист на свете. Потому что то, как он занимается со мной сексом — это не потребительство. Его губы собирают влагу с моей шеи, ласкают, боготворят. Пальцы исследуют мое тело, скользят по соскам, ребрам, животу так, словно в этом нуждаются. И то, как с каким упоением он трахает меня, забивая мне под кожу свое дыхание — я знаю и чувствую, что все не просто так.Я влюблена в него, но я не спятившая дура.
