Дж. Вы уже сняли какую-нибудь настоящую мохнатку?
У. По большому счету, нет. Мы предпочитаем более навороченные фильмы для массового потребителя, но к этой задаче мы тоже движемся. Это типа как… иногда говорят, что мы повлияли на кучу других кинорежиссеров. Но на самом деле мы по-настоящему повлияли только на этих мохнатчиков.
Мохнатки – это замечательно. Даже копии не надо печатать. Девушки, желающие сыграть в мохнатках, приходят толпами. Дешевле просто снимать оригиналы, чем печатать копии. И снимают их всегда на кровати. Просто классно.
Дж. Как вы научились снимать фильмы?
У. Четыре года назад, а может, пять я купил шестнадцатимиллиметровую камеру и поехал в Калифорнию. Мы направлялись в Голливуд, вот я и подумал, что надо купить камеру.
Дж. Вы брали с собой магнитофон или вначале снимали немые фильмы?
У. Немые. Я только учился управляться с камерой. Я до сих пор учусь управляться с камерой. Мы пока еще не сняли ни одного настоящего фильма.
Дж. А чем вы занимались все это время?
У. Просто снимаем то, что происходит.
Дж. Это подготовка к чему-то, что вы мысленно планируете?
У. Нет. Всегда что-нибудь да происходит, поэтому никогда не знаешь наперед, что сейчас произойдет. Вообще-то подготовиться к чему-то просто невозможно.
Дж. Когда вы сняли свой первый фильм, или «не-фильм»? Кстати, как вы их называете, если не словом «фильм»?
У. Исходя из длины, у нас есть короткие и длинные.
Дж. Но вы называете их фильмами или как? Вы говорите, что до сих пор не сняли ни одного фильма.
У. По-моему, фильмы – то, что делается в Голливуде. Нам они не по силам. Потому что требуется уйма денег. Вот мы и работаем по-своему.
Дж. Почему «Девушки из “Челси”» – наполовину цветные, наполовину черно-белые?
У. Не знаю. Наверно, у нас нашлось чуть больше денег, чем обычно.
Дж. Количество денег до сих пор объясняет, почему в ваших фильмах все делается так, как делается?
У. Ну да. Мы вынуждены придавать нашим кинолентам такой вид, потому что если ты можешь придать плохому фильму хороший вид, то он станет хоть на что-то похож. А вот если ты, не имея денег, пытаешься придать хороший вид неплохому фильму, у тебя ничего не получится.
Дж. Такие фильмы выглядят как дешевка?
У. Ну да.
Дж. Многие из тех, кто пришел смотреть «Лица»[136], разочаровались, потому что ожидали увидеть изящный голливудский фильм, а это была зернистая шестнадцатимиллиметровка, увеличенная и переснятая на тридцатипятимиллиметровую пленку, и работа со светом была неаккуратная.
У. Когда я смотрел «Лица», он был очень изящный. Я увидел его в редакции Life, в обрезанном виде. Если бы его показывали в квадратном формате, он выглядел бы ужасно. Но его показывали в симпатичном суперпродолговатом формате.
Дж. А вы сами много экспериментировали с разными форматами для кинопроекции?
У. Ну-у, привыкаешь все обрезать. От этого кино становится загадочнее и гламурнее.
Дж. Почему вы сняли такой фильм, как «Спи», – про человека, который спит восемь часов подряд?
У. Этот мой знакомый много спал.
Дж. Днем?
У. Нет, по ночам.
Дж. Но ведь все спят, разве нет? А вы разве не спите?
У. Нет, я не сплю, когда включена камера, включены осветительные приборы и все шумят.
Дж. Вы просто поставили камеру на штатив и велели операторам снимать посменно в течение восьми часов?
У. Ну да. Правда, он в итоге получился не таким, как мы хотели, потому что я снимал трехминутные кадры. А теперь мы снимаем кадрами по тридцать пять минут.
Дж. Тогда вы снимали камерой попроще?
У. Ну да. Теперь мы используем Arriflex и еще магнитофон, называется Nagra.
Дж. Вы уже снимали кино на тридцатипятимиллиметровой пленке?
У. Нет. Когда-нибудь, наверно, снимем. Это дорогостоящее занятие.
Дж. «Спи» показывали зрителям без звука, верно?
У. Ну да. Когда мы показывали его впервые, то просто включили в кинотеатре радио. Вместо того чтобы записывать саундтрек, мы просто поставили у экрана радиоприемник и каждый день переключали его на другую радиостанцию. И если кому-нибудь надоедал фильм, он мог просто послушать радио. Радио люди слушают.
Дж. Вы говорили, что телевидение вам тоже очень нравится. Вам нравятся какие-то конкретные передачи?
У. Да мне они все нравятся.
Дж. Почему?
У. Столько всего можно посмотреть. Можно все время переключать каналы. Как только телевизионная картинка увеличится, станет еще интереснее. У каждого человека должно быть сразу два телевизора. Чтобы смотреть два сразу. Когда нам показывают президента, мы каждый раз видим: у него три телевизора.
Дж. А может ли человек внимательно смотреть два телевизора сразу? Или это все равно лишь картинки и ощущения?
У. В «Девушках из “Челси”» я поместил на экран две картинки сразу. Если одна вам надоедала, вы могли посмотреть на другую.
Дж. Как вы относитесь к телерекламе, которой прерываются передачи?
У. Мне нравится, что реклама перебивает передачи каждые несколько минут, потому что так все становится только занимательнее, серьезно. Я все равно не могу понять, что, собственно, происходит в этих передачах. Они такие абстрактные. Никак не пойму, чем они нравятся обычным людям. Сюжетов мало. Они никак на тебя не действуют. Просто ворох картинок, ковбои, копы, сигареты, дети, война, и все это беспрерывно прерывает одно другое. Совсем как киноленты, которые делаем мы.
Дж. Сколько кинолент вы сняли к этому моменту?
У. Не знаю. Смотря как считать. У нас есть маленькие и большие, а иногда мы делаем две из одной, или одну киноленту из двух старых. Сейчас мы перестали делать их помногу. Решили какое-то время обождать, посмотреть, что будет.
Дж. Недавно вы сделали телевизионный рекламный ролик для Schrafft’s, который длится одну минуту.
У. Ну да, вообще-то работа тоже заняла одну минуту.
Дж. Но, чтобы срежиссировать эту минуту, понадобилось больше минуты?
У. Нет, это заняло одну минуту.
